Стихи и проза - [48]

Прослушиваю всю программу. Захватывающая информация о повышении кредитных ставок. Феминистки за „круглым столом“. Жизненно необходимые сведения из истории мормонов. Веки постепенно тяжелеют. Наконец долгожданная беседа. Страшным усилием воли вырываюсь из объятий сна. Василий Павлович непринужденно общается с Игорем Мироновичем. Мелькают имена, цитаты, восторженные эпитеты. Обо мне ни звука. Остается секунд тридцать. Внезапно Аксенов хлопает себя по лбу:

– Да, чуть не забыл. Мне тут Эткинд рассказывал, есть в Москве один мальчонка, фамилию я, правда, забыл, но суть не в этом. Так вот, он написал замечательное четверостишие: „В здоровом теле – здоровый дух, на самом деле – одно из двух“. Скажите, лихо!

– Лихо, – согласился Губерман, и передача закончилась.

Заснуть неизвестным и проснуться знаменитым сможет любой дурак. Заснуть оплеванным и проснуться безымянным – по плечу не многим.

Впрочем, не буду кокетничать своей безызвестностью.

Одно время ко мне сильно благоволила программа „Взгляд“. В течение месяца они ухитрились выдать меня в эфир три раза. Тут-то я и понял, что значит настоящая слава.

Захожу как-то в туалет рядом с Белорусским вокзалом. Скромно стою. Мой сосед справа, занятый примерно тем же, время от времени любовно и как-то хитровато на меня поглядывает. Наконец, застегнувшись, он широким жестом протягивает мне шершавую ладонь, крепко пожимает руку и радостно сообщает: „Я вас узнал! Отличные стихи!“.

Вот так-то.

1995

Положение обязывает

В передней послышался длинный требовательный звонок, и я побежал открывать дверь.

– Слесаря вызывали? – без обиняков произнес он ставшую уже сакраментальной фразу.

– Вызывали, вызывали, – радостно подхватил я, искательно заглядывая ему в глаза. Он был одет в приталенное кожаное пальто, на голове у него была замшевая кепочка с большой декоративной пуговкой, в руках вишнёвого цвета кейс. Сбросив мне на руки пальто, он остался в тёмно-синем, дивного отлива велюровом пиджаке и в джинсах неизвестной мне фирмы, но, как видно, не из дешёвых.

– Что там у вас? – строго спросил он.

– Это… бачок, значит, течет… – начал было я, но он лёгким движением руки прервал поток моего красноречия. Затем, раскрыв кейс, в котором в операционном порядке был разложен блестящий, неотличимо похожий на хирургический инструмент, он достал оттуда тонкие резиновые перчатки, элегантно надел их и, повернувшись ко мне, отрывисто произнес:

– Проводите.

Я проводил его к месту работы, а сам пошел в комнату накрывать на стол. Я успел только достать из холодильника коньяк и порезать бисквит, как он уже показался из дверей. За его спиной торжествующе прошумел и тут же сам собой затих небольшой гигиенический водопад.

– Всё в порядке, – сказал он, – можете проверить.

Смущаясь, я протянул ему пять рублей. Слегка кивнув, он взял деньги и точным движением убрал их в бумажник.

– Прошу за стол, – сказал я, изо всех сил стараясь не выглядеть подобострастно.

Мы сели, я разлил коньяк по рюмкам. При взгляде на этикетку по лицу его пробежала еле заметная тень. Коньяк, конечно, был не из лучших.

– Извините, другого, к сожалению, нет.

– Пустяки.

– За ваш труд, – предложил я.

Мы чокнулись, выпили.

Лицо его на миг исказила гримаса. Я почувствовал себя совсем неловко.

– Может быть сигарету? – я протянул ему пачку „Стивенсона“, которую вот уже месяц прятал от дочери.

– Спасибо, я не курю сигарет. Предпочитаю это, – и он, сунув руку в карман, достал из инкрустированного футляра явно коллекционную трубку.

– Английская, из старого вереска, „три би“, – любовно произнес он.

Я протянул ему зажигалку, но он, посмотрев на циферблат своего „Ориента“, вдруг встал из-за стола:

– Извините, засиделся.

– А как же кофе? – растерялся я.

– Спасибо, не могу. Тайм из мани, – для большей доходчивости он пощёлкал пальцем по циферблату.

– Рад был познакомиться, – сказал он на прощание, влезая в подаваемое мной пальто. – В следующий раз звоните прямо домой, – добавил он, протягивая мне визитку.

Потом я ещё несколько раз встречал его на улице с неизменным вишневым кейсом. Каждый раз, отвечая на мое приветствие, он сдержанно кивал мне в ответ.

Последняя наша встреча произошла через год. В один из воскресных дней я возвращался из магазина. Проходя мимо пивной палатки, я почувствовал естественную в таких случаях жажду.

– Вы последний? – обратился я к стоящему впереди мужчине, демократично одетому в лиловую нейлоновую куртку отечественного пошива и традиционную кроличью шапку.

– Ну, я, – нехотя отозвался он, лениво поворачиваясь ко мне. Я не поверил своим глазам – передо мною был мой знакомец. Но что осталось от некогда покорившего моё воображение блистательного комильфо? Вместо неизменного кейса в его руке болтался невзрачный бидон, на стоптанные туфли волнами спадали замызганные брюки с бахромой. Под лиловой курткой при всём желании не угадывался знакомый мне велюровый пиджак.

– Здорово, земеля, – он хлопнул меня ладонью по плечу, – не узнал?

– Вообще-то узнал, – растерялся я, – но у вас такой непривычный вид… А где же ваше?..

– Кожан, что ли? Дома на вешалке, где ж ему быть? И пиджак там же, и джинсы эти, чтоб им. Всю неделю ходишь в этом сам не свой, как всё равно разведчик в тылу врага. Только и думаешь, как бы на ерунде какой не завалиться. Бычок там об стенку не затушить, мимо платка, не дай бог, не сморкнуться. Только в выходные и оденешься по-человечески.