Стихи и поэмы - [41]

Ей надоело жить в священных недостатках,

Блестящей прозою ее с ума свели;

И шепчет вновь она в алмазах и перчатках:

"Поэзия есть бог в святых мечтах земли!”

Поэта же язвят то клеветой, то сплетней.

Укоры рвутся с уст и сердце боль щемит.

О, лучше б жизнь прожить глупей и незаметней,

Чем вечно ощущать позорный жар ланит!..

Вот и теперь идет он городом огромным;

Вновь скоро Рождество и скоро Новый год.

Морозит… Снег хрустит… И силуэтом темным

Поспешно тень его озябшая идет.

Повсюду суета… Движение на рынках…

Пред конками толпы, разносчики кричат

И машут новыми журналами в картинках.

Весь в белом инее Александринский сад.

Здесь бюстов много есть писателей-собратьев…

Счастливые! Им нет забот земного дня!

И крепко держит их мороз в своих объятьях,

Но крепче их металл — без крови и огня!

И, голову склонив, как бы пугаясь дали,

Певец "Светланы” здесь… Остановись, внемли!

Ты видишь письмена на сером пьедестале:

"Поэзия есть бог в святых мечтах земли!”

А дальше в золотом шеломе Исаакий,

Адмиралтейства шпиц вознесся, как стрела.

Мороз крепчает все… Торопится не всякий.

И медленно толпа на Невский поплыла.

В редакции тепло. Свет льется из камина.

Конторщики гремят "ренгтонкою”… Часы

Уныло тикают. К нему идет мужчина,

Изящен, надушен, закручены усы.

"У нас довольно есть из вашего… К тому же,

Редактор обещал не помещать стихов…

Авансы не даем: дела у нас все хуже!” —

Раскланялся, сказал: "pardon” — и был таков!

И вот поэт опять на улице холодной.

Движенье, суета… Зажглись огни вдали…

И едут, и идут… И мыслит он, голодный:

"Поэзия есть бог в святых мечтах земли!”

Толкнулся в новую редакцию. В ней — то же.

И подозрительно курносый господин

Смотрел через очки, как будто думал: боже,

Уже не сыщик ли от кружковых дружин?

Зашел к приятелю… Тот хмурится — без денег,

Бранит издателей, пальто стащил в ломбард.

Опять схватил бронхит, бродя весь день без денег,

И не на что побрить проросших бакенбард.

И вот поэт идет к приятелю другому…

Тот — как сапожник пьян и потчует вином.

Напился и поэт. Идет, шатаясь, к дому.

И на ночлег попал он в полицейский дом.

Он бредит, он не спит, он брошен в яму волчью,

Косматые тела вокруг него легли,

И шепчет кто-то злой, с иронией и желчью:

"Поэзия есть бог в святых мечтах земли!”

Сочельник… В окнах свет. Повсюду на витринах

Сверкает мишура для елочных прикрас.

Как шумно в улицах! Как людно в магазинах!

Трамваи движутся… Уже десятый час!

Нет денег ни гроша у бедного поэта,

Все строго косятся, смущаяся его.

И в озлоблении он думал: песня спета!..

Не нужен никому! Не надо ничего!..

И, грустный, он пришел в холодную каморку.

Насмешливо глядят портреты со стены,

Как будто говорят: глодай сухую корку!

Забудь, забудь свои осмеянные сны!

И, в бешенстве рукой бессильно потрясая,

Бросает он в огонь тетради прошлых дней

И говорит, смеясь: "Да, муза дорогая,

Поэзия есть зверь, пугающий людей!”

А ночь уже плыла над городом блестящим,

Спокойно ночь плыла над льдистою рекой,

Плыла над рощами, светила мерзлым чащам,

Светила кладбищу усопшею луной.

И там, на небесах, в созвездиях Медведиц,

В лучистом бисере, в сверкающей пыли

Серебряных миров, услышал песнопевец:

"Поэзия есть бог в святых мечтах земли!”

1900

Переводы

Вильям Шекспир Сонеты [2]

107.

                   Ни собственный мой страх, ни дух, что мир тревожит,

                   Мир, замечтавшийся о будущности дел,

                   Любви моей года определить не может,

                   Хотя бы даже ей готовился предел.

                   Смертельный месяц мой прошел свое затменье,

                   И прорицатели смеются над собой,

                   Сомнения теперь сменило уверенье,

                   Оливковая ветвь приносит мир благой.

                   Благодаря росе, ниспавшей в это время,

                   Свежей моя любовь и смерть мне не страшна,

                   Я буду жить назло в стихе, тогда как племя

                   Глупцов беспомощных похитить смерть должна,

                   И вечный мавзолей в стихах, тобой внушенных,

                   Переживет металл тиранов погребенных.

108.

                   Что может мозг создать, изобразить чернила,

                   Как может передать мой дух восторг любви,

                   Что нового сказать; где творческая сила,

                   Чтоб выразить любовь и качества твои?

                   Ничто, мой юноша прекрасный, — но порою

                   Счастливо повторять я каждый день готов

                   Все то же самое молитвою святою:

                   Твоя любовь во мне, в тебе моя любовь.

                   То вечная любовь, ее не разрушает

                   Стремленье времени завистливым серпом,

                   Перед морщинами она не отступает

                   И старость делает навек своим пажом,

                   Предчувствуя, что мысль любви родится там,

                   Где внешностью любовь подобна мертвецам.

109.

                   О нет, не говори, что сердцем пред тобою

                   Я изменил, хотя слабей в разлуке пыл.

                   Скорей расстануся без страха сам с собою,

                   Но не с душой, что я в тебе похоронил.

                   Любовь моя — очаг, и если я скитаюсь,