Стихи (4) - [2]

секиры острие и усеченный волос

Бог сохраняет все; особенно — слова

прощенья и любви, как собственный свой голос.

В них бьется рваный пульс, в них слышен костный хруст,

и заступ в них стучит; ровны и глуховаты,

затем что жизнь — одна, они из смертных уст

звучат отчетливей, чем из надмирной ваты.

Великая душа, поклон через моря

за то, что их нашла, — тебе и части тленной,

что спит в родной земле, тебе благодаря

обретшей речи дар в глухонемой Вселенной.

1989

«Не важно, что было вокруг, и не важно…»

Не важно, что было вокруг, и не важно,

о чем там пурга завывала протяжно,

что тесно им было в пастушьей квартире,

что места другого им не было в мире.

Во-первых, они были вместе. Второе,

и главное, что их было трое,

и всё, что творилось, варилось, дарилось

отныне, как минимум, на три делилось.

Морозное небо над ихним привалом

с привычкой большого склоняться над малым

сверкало звездою — и некуда деться

ей было отныне от взгляда младенца.

Костер полыхал, но полено кончалось;

все спали. Звезда от других отличалась

сильней, чем свеченьем, казавшимся лишним,

способностью дальнего смешивать с ближним.

1990

«Ночь, одержимая белизной…»

Ночь, одержимая белизной

кожи. От ветреной резеды,

ставень царапающей, до резной,

мелко вздрагивающей звезды,

ночь, всеми фибрами трепеща

как насекомое, льнет, черна,

к лампе, чья выпуклость горяча,

хотя абсолютна отключена.

Спи. Во все двадцать пять свечей,

добыча сонной белиберды,

сумевшая не растерять лучей,

преломившихся о твои черты,

ты тускло светишься изнутри,

покуда, губами припав к плечу,

я, точно книгу читал при

тебе, сезам по складам шепчу.

1987

«Огонь, ты слышишь, начал угасать…»

Огонь, ты слышишь, начал угасать.

А тени по углам — зашевелились.

Уже нельзя в них пальцем указать,

прикрикнуть, чтоб они остановились.

Да, воинство сие не слышит слов.

Построилось в каре, сомкнулось в цепи.

Бесшумно наступает из углов,

и я внезапно оказался в центре.

Всё выше снизу взрывы темноты.

Подобны восклицательному знаку.

Всё гуще тьма слетает с высоты,

до подбородка, комкает бумагу.

Теперь исчези стрелки на часах

Не только их не видно, но не слышно.

И здесь остался только блик в глазах,

застывших неподвижно. Неподвижно.

Огонь угас. Ты слышишь: он угас.

Горючий дым под потолком витает.

Но этот блик — не покидает глаз.

Вернее, темноты не покидает.

1962

ОДИНОЧЕСТВО

Когда теряет равновесие

Твое сознание усталое,

Когда ступени этой лестницы

Уходят из-под ног,

Как палуба,

Когда плюет на человечество

Твое ночное одиночество, —

Ты можешь

Размышлять о вечности

И сомневаться в непорочности

Идей, гипотез, восприятия

Произведения искусства,

И — кстати — самого зачатия

Мадонной сына Иисуса.

Но лучше поклоняться данности

С ее глубокими могилами,

Которые потом,

За давностью,

Покажутся такими милыми.

Да. Лучше поклоняться данности

С короткими ее дорогами,

Которые потом

До странности

Покажутся тебе

Широкими,

Покажутся большими,

Пыльными,

Усеянными компромиссами,

Покажутся большими крыльями,

Покажутся большими птицами.

Да. Лучше поклоняться данности

С убогими ее мерилами,

Которые потом,

По крайности,

Послужат для тебя перилами,

(Хотя и не особо чистыми),

Удерживающими в равновесии

Твои хромающие истины

На этой выщербленной лестнице.

1959

ПАМЯТНИК ПУШКИНУ

«…и Пушкин падает в голубоватый колючий снег…»

Эдуард Багрицкий

…и тишина.

И более ни слова.

И эхо.

Да еще усталость.

…свои стихи

Доканчивая кровью,

Они на землю

Глухо опускались.

Потом глядели медленно

И нежно.

Им было дико, холодно

И странно.

Над ними наклонялись безнадежно

Седые доктора и секунданты.

Над ними звезды, вздрагивая,

Пели,

Над ними останавливались

Ветры…

…пустой бульвар.

И пение метели.

Пустой бульвар

И памятник поэту.

Пустой бульвар.

И пение метели.

И голова

Опущена устало.

… в такую ночь

Ворочаться в постели

Приятней,

чем стоять

На пьедесталах.

ПИЛИГРИМЫ

Мои мечты и чувства в сотый раз

идут к тебе дорогой пилигримов.

В.Шекспир

Мимо ристалищ, капищ,

мимо храмов и баров,

мимо шикарных кладбищ,

мимо больших базаров,

мира и горя мимо,

мимо Мекки и Рима,

синим солнцем палимы,

идут по земле пилигримы.

Увечны они, горбаты,

голодны, полуодеты,

глаза их полны заката,

сердца их полны рассвета.

За ними поют пустыни,

вспыхивают зарницы,

звезды дрожат над ними,

и хрипло кричат им птицы:

что мир останется прежним,

да, останется прежним,

ослепительно снежным

и сомнительно нежным,

мир останется лживым,

мир останется вечным,

может быть, постижимым,

но все-таки бесконечным.

И, значит, не будет толка

от веры в себя да в Бога.

…И значит, остались только

иллюзия и дорога.

И быть над землей закатам,

и быть над землей рассветам.

Удобрить ее солдатам.

Одобрить ее поэтам.

1958

«Под вечер он видит, застывши в дверях…»

1

Под вечер он видит, застывши в дверях:

Два всадника скачут в окрестных полях,

Как будто по кругу, сквозь рощу и гать,

И долго не могут друг друга догнать.

То бросив поводья, поникнув, устав,

То снова в седле возбужденно привстав,

И быстро по светлому склону холма,

То в рощу опять, где сгущается тьма.

Два всадника скачут в вечерней грязи,

Не только от дома, от сердца вблизи,

Друг друга они окликают, зовут,

Небесные рати за рощу плывут.

И так никогда им на свете вдвоем

Сквозь рощу и гать, сквозь пустой водоем,

Не ехать ввиду станционных постов,

Как будто меж ними не сотня кустов!