Стихи (2) - [8]

Робин Гуд с благоpодною леди ложится в кpовать.

Чеpез Шеpвудский лес опасаются ездить купцы,

Сбоp налогов наpушен, и стpах пpед законом исчез —

Все пути стеpегут Робин Гуд и его молодцы,

Всех пpеступников скpоет зелеными кpонами лес.

Только к каждому дубу в лесу не пpиставишь солдат,

И с pазбойничьей шайкой не бьются в откpытом бою;

Лоpд шеpиф, может быть, и не любит коваpных засад,

Но он должен исполнить, как следует, службу свою.

Робин Гуд — бpаконьеp и гpабитель, и значит, геpой,

А шеpиф защищает закон, потому и злодей,

Но он знает, что худшие беды бывают поpой

Из-за искpенне веpящих в лучшую долю людей.

А когда опускается сумpак на Шеpвудский лес,

Лоpд шеpиф наливает в сеpебpяный кубок вина,

Наблюдая, как с темных, затянутых дымкой небес

Озаpяет Бpитанию пpизpачным светом луна.

Пусть ноpманнский закон не особенно и спpаведлив,

Но искать спpаведливость на свете — бессмысленный тpуд,

И все новые хитpости изобpетает шеpиф,

И готовится вновь ускользнуть из силков Робин Гуд…

А над Ноттингемшиpом стpуится белесый туман,

Словно пpизpак гpядущей эпохи встает за окном,

Где к согласью пpидут, наконец, англосакс и ноpманн,

И пpолитая кpовь обеpнется веселым вином.

Вспомнят люди и шайку, и Робина, их главаpя,

Вспомнят лоpда шеpифа, и он не избегнет хулы,

Но никто не помянет оленей, загубленных зpя,

Ставших пpобною целью для меткой геpойской стpелы…

1994

«Когда твоя нация сгинет в кровавом чаду…»

Когда твоя нация сгинет в кровавом чаду,

Когда твои дети умрут от холеры и тифа,

Когда, отзвучав напоследок в предсмертном бреду,

Затихнут нехитрые лозунги пошлого мифа,

И будут музеи разгромлены пьяной толпой,

И книги пойдут на растопку в последнюю зиму,

Однако не смогут согреть, ибо будет скупой

Отдача тепла от идей, достающихся дыму,

Когда мародеры, герои, борцы, палачи,

Романтики, скептики, шлюхи, церковники, воры,

Студенты, торговцы, артисты, поэты, врачи,

Рабочие, клерки, защитники и прокуроры,

Когда привередливый, скучный, веселый и злой,

Безжалостный, глупый, коварный, холодный и страстный —

И с ними их ценности — станут гнильем и золой,

И тем завершится борьба, оказавшись напрасной —

Останется город, хитиновый экзоскелет,

Изрезанный шрамами улиц, осыпанный рванью

Последних газет и плакатов, единственный след,

Оставленный мясом, и кровью, и мышечной тканью —

Всем тем, чем для города некогда были они,

Его обитатели, дети твои и собратья,

Которые строили планы на дальние дни,

О самых ближайших совсем не имея понятья.

Огонь уничтожит иные деянья людей,

Уйдут даже кошки и крысы, почувствовав голод,

И фильмы, и мысли ученых, и речи вождей,

И все остальное — погибнет. Останется город.

Он будет лежать, погружаясь в земную кору,

Ржавея железом, крошась-осыпаясь бетоном,

Слепой и безмолвный. И лишь иногда на ветру

Оконная рама откликнется старческим стоном.

И будет расти на балконах и крышах трава,

И мягкий лишайник заменит ковры в кабинетах —

Все это, вообще-то, случалось не раз и не два

В различных эпохах и странах, на разных планетах.

И, может, такой результат и является тем

Единственным смыслом, который так долго искали

Жрецы философских идей, социальных систем

И прочих иллюзий, что прежде так ярко сверкали.

И люди нужны лишь затем, чтобы кануть во тьму,

Оставив планете свой город, свой каменный остов…

Так участь полипов совсем безразлична тому,

Кто смотрит в закатных лучах на коралловый остров.

1998

«В этом городе, похожем на общественный сортир…»

В этом городе, похожем на общественный сортир,

Словно опухоль из клеток, состоящем из квартир,

Воплотившем единенье суеты и духоты,

Средь бесчисленных и прочих проживаешь также ты.

Ты выходишь на работу ровно в 8:45,

Отсыпаешься в субботу, а потом не спишь опять,

И по улицам унылым, что открыты злым ветрам,

Полусонный, одурелый, ты плетешься по утрам.

Волоча портфель с делами, словно каторжник — ядро,

Вечно сдавленный телами в переполненном метро,

Вечно в поисках минуты, чтобы дух перевести,

От зарплаты до зарплаты, с девяти и до шести.

Вечно дышащий бензином, потом, пивом, табаком,

В толкотне по магазинам пробираешься бочком,

Чтобы вечером, желудку нанеся обычный вред,

Отключаться на диване под привычный телебред.

Ах, тебе бы жить на юге, в припортовом городке,

И бродить бы на досуге по округе налегке,

Размышлять не о зарплате — о безбрежности стихий…

Ты писал бы вечерами превосходные стихи.

Ах, тебе бы жить в поместье и носить приставку «фон»,

Дорожить фамильной честью, не слыхать про телефон,

Наблюдать сквозь окна замка, как ползет седой туман,

И писать бы философский многоплановый роман.

Иль в ином тысячелетье — любо-дорого смотреть:

На далекой жить планете, два столетья не стареть.

Ты б под солнцами чужими, при оранжевой луне,

Тоже что-нибудь писал бы, гениальное вполне.

Но увы! Твоим талантам прогреметь не суждено,

Ты и сам о них не знаешь, а узнаешь — все равно

Удушают, убивают, выпивают их до дна

Эти люди, этот город, это время и страна…

1998

«В одной стране — возможно, что восточной…»

В одной стране — возможно, что восточной,

Возможно, не совсем — не в этом суть —

Во время оно царствовал тиран.

Предшественник его был добрый царь —

При нем министры и чины пониже

Все как один, добро любили тоже,