Стихи 1997-2008 - [13]
Шрифт
Интервал
(вернее – калачи);
пошевелю в последний раз, и с взглядом сонным воблы
добуду из кармана жёлтые квартирные ключи…
20 октября 2005 г
Литературная война
* * *
Литературная война
Бескровна и сирот не множит,
Всего лишь шанс даёт она
Харкнуть в чужие чьи-то рожи.
Всего лишь залепить словцо
Кому-то точно в междометье,
Тому – поторговать лицом,
Тому – махнуть разочек плетью.
А для иных она, война,
Родная, ласковая мама:
Их брань[5] выносит из говна, –
И на Олимп возносит прямо.
Так отчего ж не воевать?
Зачем таиться в дезертирах?
Все на войну, ебёна мать!
Топи соперника в сортирах!!!
8 ноября 2005 г.
Частушки о тамплиерах
* * *
Ходишь загнутым манером,
В заднице геенна? –
Пообщался с тамплиером,
Гуго де Пайенном!
* * *
Тамплиер, тамплиер, лаковы сапожки,
Не с тобой ли, еретик, миловались кошки?
* * *
Я храмовнику давала,
не забуду этова:
жеребцовы причиндалы,
рожа Бафометова!
2 декабря 2005 г.
експромт
где бы мне найти такое место
чтобы наливали просто так
чтоб душа как юная невеста
не валилась спьяну в буерак
чтоб никто не пиздил без причины
да и по причине не всегда
чтоб орлы щепатели лучины
не клевали в очи с благода
с благодарным клёкотом и чтобы
каждый раз гусано был моим
ах вы бляди – русские сугробы
эх ты Саша божий херувим
Нет
Нету в жизни смысла, в воздухе весны,
Нету Бога. Впрочем, нет и Сатаны.
Истина увяла, скисла без Добра,
Ложь и Зло протухли, кажется, вчера.
Не ебутся кошки, птички не поют.
В водке нету спирта, и её не пьют.
Не ложится рифма искристой строкой,
Барышень не видно с голою ногой.
Деньги? Денег нету. Кстати, как всегда.
Где талант гнездился, выросла елда.
Где елда ярилась… Ах пардон, пардон –
Я же про плохое; экий моветон
Поминать о лучшем… Лема больше нет –
Умер пан Станислав в девяносто лет.
Нет надежды съездить в замок Монсальват.
Нету батареек в тыщу мегаватт.
Жизни во вселенной нету ни хуя.
Первое апреля, милые друзья!
2006 год.
Марш в бездну
* * *
Пахнет горелой бумагой,
танки грохочут вблизи,
каждый, кто верен присяге,
медленно в бездну ползи.
Или торжественным маршем,
словно в последний парад –
двигай поспешнее arsch-ем…
Schneller, mein lieber comrade!
18 апреля 2006 г.
Непоэт
Про отчизну, про веру, любовь пиши, –
И объявят кастраты: поэт.
Ну а если про то, что «шумят камыши», –
То тогда, безусловно, нет!
Про ночные огни, про сухую стерню,
Про мучительно выгнутый стан, –
Про изломы судьбы и другую хуйню
Напиши, и объявят: титан!
Ну а если про то, как лобзал пизду,
И про еблю на шатком столе,
То объявят: за это – гореть в аду,
В самом серном кипящем котле,
То укажут на пошлость и скудость строфы,
Смехотворность, а в целом – бред.
Потому что скопцы, безусловно, правы,
А пошляк, безусловно, нет.
Как же спорить? Ну разве могу возражать?
Если их – пятьдесят к одному?
Просто нужно до смерти, наверное, ждать.
А умру – и тогда пойму.
А умру и свалюсь в этот, блядь, купорос,
В пламя, в тернии… Вмёрзну в лёд.
А быть может, простите дурацкий вопрос,
А быть может – наоборот?
Вдруг, представьте, представьте всего на миг,
Вознесусь к Гефсиманским вратам.
А какой-то весёлый и пьяный старик
Точно друга уж ждёт меня там.
Это будет Вергилий, скорее всего.
Или, может быть, Пастернак.
Крикнет: эй, где ты шлялся? Заждались его.
Или просто: здорово, чувак!
Подоткнёт кулачишком сухим под дых,
А потом поведёт к столам,
Где поэты пируют и музы при них.
И представьте, все пьяные. В хлам.
И представьте! Ебутся то там то тут,
Не считая за срам и за стыд.
И девчонки, которых поэты ебут,
Без стеснения стонут навзрыд.
Мне амброзии щедро плеснут в стакан,
(Точно кровь, точно кровь на просвет), –
Пей-гуляй, Борода, заслужил, старикан.
Ты ведь был охуенный поэт…
А когда за полночь успокоятся,
Встану молча и тихо уйду.
Не затем, что напала бессонница.
Просто знаю: мне место – в аду.
4 июля 2006 г.
Песнь воинственного стрейта[6]
Мы стоим перед сраженьем
И у нас кинжал в руках.
Скоро враг придёт в движенье…
Но ни слова о врагах!
Но ни слова об ублюдках,
Пидарасах всех мастей…
Мы стоим, и в брюхе жутко,
Дрожь вибрирует костей.
Волоса торчком восстали,
Пальцы гладят бок ножей,
Нервно ёрзая по стали
Возле битвы рубежей.
Храбрость сердце наполняет,
Ярость двигает желвак…
Солнце бешено сияет,
Трепещи, проклятый враг!
Бойся, бейся, мри от страха:
Гибель близко. Мы сильны.
Скоро, сцуко, станешь прахом
В аццком пекле Сотоны.
На тебя насядут разом
Вес могилы, крепь гроба,
Глад червей, грызущих мясо,
Запах тлена… То – судьба:
Нехер было, гадский боров,
В наш предел полки вторгать.
Стоп! Довольно разговоров.
Время битвы. Исполать!
Исполать тому, кто в сече
Будет жечь лихой рукой.
Да иcчезнут гомосечи!
Да воспрянет род мужской!
Новая сатира, старая сатира…
* * *
Новая сатира, старая сатира,
горькая усмешка, клочная брада.
И опять Россия, баба не от мира
этого, – плетётся
не туда.
Плачет рыжей грязью,
стелет острым настом,
обувает в глину,
одевает в дым.
Солнечно – к ненастью,
ветрено – к несчастью.
Ну а ветры в спину
молодым.
Что за жизнь с такою:
в венах бездорожий,
в юбке из бересты,
в кофте из хвои?
С раковой Москвою,
с азиатской рожей, –
той, что мнут как тесто
холуи:
«Здесь теней обильно,
тут погуще мушек,
губы – в цвет порфира,
в цвет мазута бровь…
Современно! Стильно!» –
Беленою в уши…
Вот и вся сатира.
Вот и вся