Стерегущие дом - [61]

Второй раз такого уже не будет. Я пошла обратно к машине, мокрая юбка путалась в ногах.

— Пожалуй, я бы выпила еще.

— Погоди. — Он поцеловал меня. И это было тоже, как ночь, сильно и чисто. Я слышала, как он дышит, чувствовала, как бьется под мокрой тканью рубашки его сердце. Моя ладонь скользнула вверх по его руке, пальцы нащупали дыру в материи у плеча.

— Здесь разорвано, — сказала я.

— Знаю.

Сквозь прореху я попробовала языком его кожу. Она была солоноватая, с металлическим привкусом, какой бывает у устриц. Должно быть, от озерной воды, высыхающей у него на теле. А луна светила прямо в окошко, светила прямо мне в глаза.

Спустя немного мы выпили еще и вытянулись на переднем сиденье, и было тихо, будто нас тут и нет, лишь время от времени стукнется о руль нога или рука, почти не потревожив молчание ночи. И лунный свет все вливался в одно окно и выливался из другого, свободно струился над нашими головами. Словно река, только наверху, над нами. И я узнала, что не так уж трудно, когда теряешь невинность, и не так уж больно. Мне не рассказывали об этом, никто меня не учил, впрочем, меня ведь даже плавать не научили.

Всего один раз бывает такая ночь — один раз в жизни, — когда тебя объемлет трепет, и изумление, и восторг, без всякой причины, лишь оттого, что так прекрасна и полна тайны земля — так молодо и полно сил твое тело.

Я и сейчас до мельчайших подробностей помню этого человека, хотя с тех пор прошло больше пятнадцати лет, а сам он года через два погиб в Корее.

Но кто из нас мог знать это в ту ночь. Он довез меня до дверей, и я тайком прокралась к себе в комнату. Я не заметила даже, дома ли моя соседка. Разделась, сдирая с себя одежду, она еще не просохла и липла к телу. И, обнаженная, поверх застеленной постели, уснула. Наутро положила свое загубленное платье в бумажный пакет и бросила в мусорный ящик.

После мы с Томом встречались не очень часто — в сущности, мы ведь раньше не были даже друзьями. Это случайно так вышло, что мы очутились вместе. Причиной была и эта ночь, и наши годы, и то особенное восприятие окружающего. А не что-то личное. С любым другим было бы точно так же.

Правда, несколько раз он водил меня на футбол и на большие студенческие вечера, которыми завершаются футбольные встречи, но мы никогда больше не оставались вдвоем. А потом все как-то само собой забылось.

Вот это как происходит, но оттого ничуть не становится менее свято для тебя. Тебе дорог не сам человек, а событие. Так, во всяком случае, произошло у меня.

Со студенческой жизнью я освоилась легко. Исправно сдавала экзамены, ходила на вечеринки, пила недозволенное виски и, затаив дыхание, мчала с подвыпившей компанией домой. Однажды за нами погналась полицейская машина (как на грех, мы по случаю какого-то сборища везли из соседнего округа целый багажник виски), но мы сумели удрать. Все шло гладко до последнего курса. А там, в начале учебного года, меня исключили из-за чужой свадьбы. Невеста, хоть и училась в одном колледже с нами, была из Нового Орлеана. Жених был жокей, они познакомились, когда она ездила домой на ноябрьские каникулы. И вот в одно прекрасное утро — помню, был вторник, и нас собралось девять человек, две полные машины — мы отправились с ней в ближайший городок штата Миссисипи. Там нас встретил он, поджарый, маленький, молчаливый. Невозможно было поверить, что этот человек женится уже четвертый раз. Но по требованию клерка он предъявил три свидетельства о разводе — значит, правда.

В те годы, надо сказать, зарегистрировать брак было минутное дело; тебе прямо-таки кидались навстречу, чтобы удостовериться, что именно за этим ты пришел. И вот, хихикая и подталкивая друг друга, мы набились в помещение поглядеть, как будет происходить обряд. Потом выпили шампанского за здоровье новобрачных — мы привезли четыре бутылки, умело запакованные вместе со льдом. Молодые сели в большой, белый, с откидным верхом «кадиллак» жокея и, помахав нам, укатили. Мы прикончили шампанское и медленно поехали назад в колледж, овеянные духом романтики и отваги. Никому из нас до сих пор не приходилось быть свидетелем тайной женитьбы.

А потом разразилась гроза. Родители студентки чуть не сошли с ума. Они были католики — притом очень ревностные — и смотрели на происшедшее как на смертный грех. Дочку пытались настичь и вернуть, но она была уже совершеннолетняя и уехала куда-то во Флориду, а куда, никто не знал; она даже не удосужилась написать своим после той первой телеграммы с сообщением, что выходит замуж.

Всех нас выставили вон. Я позвонила Маргарет и сказала, что еду домой. Почему — говорить не стала, а она не стала спрашивать. Да ей и не нужно было. Она понимала, что и так все узнает.

Разумеется, когда я подъехала к дому, дед уже ждал на веранде. Он не подумал встать с качалки. Не тронулся с места, пока я сама не подошла к нему.

— Ну, чего натворила? — сказала он.

— Мог бы сначала поздороваться.

— Стало быть, мне важнее выяснить, что случилось.

— Ничего особенного, — беззаботно сказала я. — Побывала на одной свадьбе.

Когда я рассказала все до конца, он встал и пошел в дом. Я — за ним.