Степные волки - [48]

— Чувствительно тронут!

Битки и лепёшки были его любимым кушаньем. Он шёл к речке и думал: «У меня не жена, а прелесть! Жаль только, что детей нет».

— Но они будут, будут, — вслух проговорил он и, припрыгивая, побежал к речке; ему было страшно весело.

Когда Игнатий Николаевич после купанья снова вошёл в столовую, завтрак уже был на столе. Он с весёлой улыбкой сел за стол и принялся за битки, хватая между едой руки жены и целуя их с видом школьника, вырвавшегося на свободу. Суздальцева смеялась, протестовала и вырывалась, но он оправдывался:

— Что же мне делать, если у меня сегодня сердце хохочет!

А за кофе жена сообщила ему. Она получила утром письмо. Сегодня у них будет гость — бывший её сослуживец, певец Тирольский. Он приглашён на летний сезон в Крутогорск, поедет мимо и заедет погостить дня на два, на три. Суздальцева как будто была недовольна и взволнована этим, по крайней мере, так это казалось её мужу.

— Мне это ужасно неприятно, — говорила она, чуть бледнея и потупляя глаза, — потому что я как раз думала сегодня съездить погостить к Содомцевым, я у них давно не была, а они такие милые и радушные; не все соседи относятся ко мне так доброжелательно, и я дорожу этим знакомством. Разве поехать? — Она глядела на мужа, точно чего-то опасаясь и ища в нем поддержки.

— Пусть Тирольский приедет без меня, — говорила она мужу уже совсем озабоченно, — а ты прими его сам и посуше. Да постарайся поскорее сплавить. Что он нам? У нас нет ничего общего с опереткой! Ведь да? Мы с тобой деревенские люди, мужики. Так ведь? А эта оперетка… — Она не договорила, Игнатий Николаевич стал уговаривать её остаться; он сам терпеть не может певцов и положительно не знает, что ему делать с Тирольским; кроме того, у него «полон рот хлопот». В конце концов жена согласилась отложить поездку к Содомцевым, а Игнатий Николаевич после обеда снова уехал в поле, не дождавшись приезда гостя. Впрочем, когда он был уже за околицей, ему ясно припомнилось лицо его жены в ту минуту, когда она прощалась с ним. И выражение лица этого вдруг напомнило ему теперь картину утра ещё пока ясного, но уже почувствовавшего приближение грозы. Он побледнел и хотел было вернуться домой. Но снова поехал в поле, сказав себе с решительным видом: «Вздор!»

II

Ольга Сергеевна Суздальцева гуляла с Тирольским по саду. Закат уже догорал. Малиновые с золотыми жилками тучи, стоявшие на закате, темнели и тихий ветерок лениво шелестел листьями засыпающих деревьев.

Ольга Сергеевна опиралась на руку Тирольского и слушала его болтовню о Петербурге. Тирольский, тонкий брюнет, бритый и в модном костюме, передавал ей обо всем, что произошло за последние три года в опереточном мире. Суздальцева слушала все эти закулисные сплетни жадно, с сверкающими глазами, и будто какая-то паутина, на вид неуловимая, но властная, опутывала всё её существо. Все новое, приобретённое ею в деревне, вот здесь, в совместной работе об руку с мужем, как бы отодвигалось на задний план. А на смену этому новому снова выдвигалось, как яркие декорации, старое, давно ею пережитое, полное греха, соблазна и головокружительных ощущений. Между тем Тирольский всё говорил и говорил. Тенор Никольский умер от разрыва сердца, хористка Забельская выдвинулась и теперь почти знаменитость, примадонна Самарина вышла замуж за богатого фабриканта.

Тирольский говорил всё это, скаля порою белые зубы, и ласкал бледные руки молодой женщины развязным жестом привычного сердцееда. А Ольга Сергеевна задумчиво смотрела вдаль и уносилась мечтою в прошлое. Не покинь сцены, она могла бы быть в настоящее время знаменитостью; её голос сильнее голоса Забельской, и, кроме того, Ольга Сергеевна несравненно красивее. Это говорил и Тирольский и все.

Тирольский тихонько пожал руку Ольги Сергеевны и нагнулся к её лицу. Когда-то эта женщина была близка ему, и он имел над нею власть. Но они разошлись также случайно, как и сошлись, а затем Ольга Сергеевна познакомилась с Суздальцевым и вскоре уехала с ним в деревню.

— Обворожительная! — прошептал вдруг Тирольский, вздохнув.

Ольга Сергеевна дрогнула. На неё вновь властно пахнуло старым, пережитым, грешным, и она испугалась возникавшего в ней чувства. Она несколько отстранилась от Тирольского и побледнела. Ей захотелось уйти от него в дом, но она, однако, не ушла. Цепь, которая теперь приковывала её к её прошлому, была уже, очевидно, крепка. А того, что через минуту она окрепнет ещё более, она не предусмотрела. Может быть даже не хотела предусмотреть. Они вошли в беседку.

Тирольский усадил Ольгу Сергеевну на диванчик и стал перед нею на колени. Он побледнел.

Ольга Сергеевна потупила глаза и изменилась в лице; у неё даже губы побледнели. Она чувствовала, что её силы уходят куда-то, а старое, давно пережитое всё выплывает и выплывает, охватывая её всю с головы до ног, как властное море. Она зашептала:

— Не надо, ради Бога не надо! Зачем это?

Она приподнялась было с дивана, сердито выкрикнула в последней борьбе:

— Как вы смеете? Я — жена Суздальцева! — вскрикнула и солгала: жена Суздальцева уже утонула в том властном море.