Степные хищники - [78]

В Базарном Карабулаке долго стояли: поили лошадей, паровоз набирал воды, грузил дрова. Щеглов предложил Тане пройтись.

— С удовольствием, — согласилась та.

Перейдя рельсы, они сели на откосе напротив вокзала.

— Как же ты будешь за эскадроном поспевать? Верхом?

— Конечно.

— Умеешь?

— Немножко. Еще девчонкой, когда у деда в деревне жила, приходилось, а потом училась эти дни в Вольске.

— Как в Вольске?

— Меня Иван Иванович обучал.

Почему-то на мгновение стало неприятно, что Тополев учил Таню верховой езде, но Щеглов постарался подавить в себе это ощущение.

— Он — замечательный наездник. А стрелять умеешь?

— Нет, не приходилось.

— Плохо. Пойдем, научу.

— Зачем это мне?

— На всякий случай. Нарвешься на бандитов.

— У меня и оружия нет, — заметила Таня, но встала.

Шагах в двадцати от того места, где они сидели, нашелся котлован, из которого, по-видимому, когда-то брали глину. На отвесной стене его Щеглов прикрепил клочок газеты.

— Смотри! Взвожу курок, прицеливаюсь, вот так, — объяснял Щеглов, — затем, не теряя прицела, спускаю курок. Поняла?

— Как будто.

Первая пуля подняла пыль примерно в метре от мишени.

— Не попала! — огорчилась Таня.

— Не спеши! Давай вместе!

Зайдя сзади, Щеглов поддержал Танину руку.

— Целься!

Мягкие волосы коснулись лица, перед глазами была тонкая девичья шея и незакрытая волосами мочка уха. Щеглова охватило желание обнять, прижаться к шее губами. С трудом он подавил его.

— Нажимай на спуск!

На этот раз пуля попала в бумажку.

— Пробуй!

Опять попадание.

— Молодец!

Расстреляв револьверный барабан, они вернулись на откос.

— Вася, у тебя горе? — неожиданно спросила Таня.

— Почему это ты решила?

— Ты такой невеселый. Что случилось?

До сих пор Щеглов никому не рассказывал о том, что узнал от уполномоченного, и более того, полагал, что рассказывать об этом не следует, но сейчас, не колеблясь, произнес:

— Недавно я узнал, что моя жена — бандитка.

— Не может быть!

— К сожалению, это факт, — и Щеглов сообщил некоторые подробности.

Замолчав, он с удивлением заметил, что Таня взяла и гладит его руку. Щеглов порывисто поднялся.

— Вася, прости! Мне не следовало расспрашивать тебя.

— А-а, все равно! — махнул рукой Щеглов, а немного погодя добавил — Все-таки ты об этом никому не говори!

К эшелону возвращались молча, каждый занятый своими мыслями.

«Какого черта я разоткровенничался? Чего мне от нее надо? Любви? Хватит одного раза. Урок на всю жизнь. Больше ни одной не поверю!»

Тане же было просто жаль его, жаль до слез, и в то же время в тайнике души теплилась робкая надежда: «Теперь он свободен и может стать моим. Почему бы нет? Я помогу ему забыть горе».

Щеглов вздрогнул, когда Таня взяла его под руку.

— Тебе неприятно?

— Нет. Просто я задумался. Вот наш вагон.

А ночью плечом к плечу оба сидели у полуоткрытой двери вагона, смотрели на проносившиеся мимо седые в лунном свете поля и перелески. Запахи весны, врываясь в вагон, кружили голову обоим.

— Холодно, — сказала Таня.

— Закрыть дверь?

— Нет, не надо.

— Давай укрою шинелью. Двигайся ближе!

— Увидят, — прошептала Таня, когда Щеглов порывисто обнял ее.

Глава десятая МЕШОК

Грызлова не было около двух недель. На исходе второй он явился грязный, мокрый, измученный.

— Манька, давай самогонки! И жрать хочется, — спасу нет. Устал, как собака.

— Где странствовал? — справился сидевший у стола Семен, провожая взглядом атаманшу.

— Аж под Тамбов ходил до самого Кирсанова. Антонова видел, привел доверенных от него. Наш-то хочет в тамбовские леса идти.

— Слышал.

Вошла Маруся.

— На, — сказала она, ставя на стол бутылку.

Егор налил стакан и ущипнул за бок атаманшу:

— Кралюшка ты моя бубновая! За приятную встречу!

Опорожнив залпом стакан, он понюхал хлебную корочку и, не закусывая, налил второй, выпил, крякнул:

— Кха! Теперь разговор другой, — по жилам кровь прокатилась. Сама горит, кровь зажигает, а тоску-горе как рукой снимает. Вот, Сёма, диво какое! На, выпей! — Грызлов вылил в стакан остатки. — Зря отказываешься. Знаю — мучаешься ты, насквозь тебя вижу, — Егор опрокинул и этот стакан себе в рот — Думаешь, не знаю твоих думок? Шалишь, браток, как свои пять пальцев. Хочешь, скажу? Слушай! Первая думка: бросить бы тебе эту жизнь беспутную, беспокойную. На коленках согласился бы ты до самого дома ползти, чтобы вымолить себе прощение. Так ведь? Но не будет этого. Не думай! Выкинь из головы! Верно говорю, потому что, хотя и рад бы ты в рай, да грехи не пускают. А грехи твои не малые, и, что самое главное, известны они тем, кому знать о них не положено.

Терпеливо слушавший пьяную болтовню Семен добродушно возразил:

— Какие грехи? Что ты плетешь?

— Как какие?! Ах ты, тютик-матютик! — беспричинно разъярился Егор. — Ангелом прикидываешься? В таком разе могу пояснить. Ты хутор Ширяевский помнишь? Что ты там с коммунистами-заложниками вытворял? А? Может быть, и комиссара Линдова забыл? А? То-то и оно! Вижу, что вспомнил, — засмеялся он, заметив, как изменился в лице Семен. — Манька, спроси у хозяйки огурцов. Сами, сволочи, догадаться не могут, сквалыги чертовы!

— Егор, а почему ты думаешь, что Чека обо мне знает? Откуда они могли проведать об этих делах?