Степные боги - [5]
Уже в полудреме Петька вспоминал слова дядьки Юрки и, туманно блуждая мыслями, мечтал о том, чтобы мамка опять с кем-нибудь спуталась, и тогда у него, может, родится брат, и никто этого брата уже бить не будет, потому что он ведь второй, а лупить его будет только он один – Петька, и это будет настоящее счастье.
Глаза его еще несколько раз открылись, скользнув по сияющим дырам в крыше. Петька зевнул, повернулся на левый бок, потянул волчонка за лапу и, подложив ладонь под чумазую щеку, уснул.
Во сне он увидел, как дядька Юрка и дядька Витька ездят на большом танке, а товарищ Сталин летает в огромном самолете и метко бросает бомбы прямо в фашистский штаб.
Глава 2
Через полчаса Петька вдруг зашевелился, быстро залопотал что-то несвязное, вытянулся как струна, словно собирался прыгать головой в воду, но не проснулся, а снова затих.
Волчонок, которого он едва не придавил, откатился от него серым лохматым шаром, хлопнул спросонья глазами и тут же вернулся к нему под бок. Зевнув, он потянул зубами Петькину рубашку, фукнул носом и еще раз зевнул. Козы внизу настороженно переступили ногами.
Луч солнца, давно уже подкрадывавшийся к Петькиной голове, наконец добрался до его подбородка. Сначала нагрел ему рот, потом переполз на переносицу, а потом еще выше – туда, где на лбу светился треугольником маленький белый шрам.
Про то, как этот шрам у него появился, Петьке как раз и снился теперь сон.
«Иди сюда, выблядок! – кричал ему во сне Ленька Козырь. – Чего ты там прячешься? Будешь с нами в „чижа“ играть?»
Солнечный луч двинулся по Петькиной голове дальше, поднимаясь к темным и жестким коротко стриженным волосам. Если приложить руку – колются, как стерня. Зато всегда можно ладошку об них почесать, если чешется. А по стерне после покоса только дурак босиком ходить станет. Тем более бегать.
«Беги, придурок! – орет на Петьку во сне Козырь. – Беги! Пусть зашьют!»
Но ничего не видно, потому что кровь заливает глаза. И ногам от стерни больно.
Солнечный луч переполз на макушку. Туда, где волосы уже колючие совсем.
Михайлова тетка Наталья во сне оглядывается по сторонам, манит пальцем.
Подбежал.
Говорит: «Дай-ка, я тебя поглажу чуток. Волосы у тебя – как у Митьки маво. Жесткие. А чего на лбу-то?»
Опустил голову.
«Стукнулся, не пойму, ли чо ли?»
Потрогал пальцем набухшую коросту. Мягкая еще. Никому взрослым не говорил, но тут почему-то решил – можно.
«Ребята вчера прут в поле нашли. В землю закопанный. Один конец наружу торчал. Оттянули, а потом позвали меня. Сказали в „чижа“ играть. Я подошел, они отпустили».
«Так ты зачем пошел-то?»
«Не звали они меня никогда».
Луч соскользнул с Петькиной головы и уперся в стену. На стене гвоздем нацарапано: «Гитлер – пизда». Прямо в кружке солнца.
А в Петькином сне бабка Дарья гремит своими горшками в подполье.
«Слышь, дед, Наталья чего учудила. Леньку-то этого Козыря сегодня чуть не захлестнула совсем. Поймала за огородами и вожжами его».
«Сбесилась баба, – говорит дед Артем. – Михайловская порода. Откуда их к нам только черти приташшили?»
Петька снова вздрогнул в своем неспокойном сне, зашипел, судорожно потер нос и затих. Снаружи долетел скрип ворот. Глухо стуча копытами, во двор вошла Звездочка.
– Мать! – закричал дед Артем, не успев спрыгнуть с телеги. – Мать! У меня спирт украли! Ети его! Нету спирта!
* * *
– Петька! – шептал Валерка и теребил спящего Петьку за плечо. – Слышь, Петька! А чего это у тебя, а? Кто это?
Петька открыл глаза и посмотрел на склонившегося над ним Валерку. Из носа у того черной полоской сочилась кровь. Время от времени он вытирал ее подолом рубахи, но чаще просто швыркал носом и продолжал толкать Петьку в плечо.
– Кто это, Петька? Кто это у тебя?
– Ленька побил? – сонным голосом спросил Петька.
– Нет. Сама опять побежала, – Валерка хлюпнул носом и потянул волчонка за шерсть. – Ты где его взял?
Кровь у него бежала всегда. С самого рождения. Даже после того, как его мамка перестала работать учетчицей на шахте и перебралась с его отцом в Разгуляевку.
А до этого она записывала тачки с углем. До самых родов. Чумазые рабочие смеялись и говорили: «Ты пузо-то свое посчитала? У тебя там как раз еще на одну тачку». Она в ответ всегда говорила что-нибудь дерзкое и смешное, так что они ухмылялись, и у них в глазах просыпался интерес к ее совсем еще маленькой груди под пыльным сарафаном.
Потом родился Валерка, и его назвали как Чкалова. Надеялись, что будет летать. Но у него из носа шла кровь. Как почти у всех, кто спускался в шахту. Говорили, что это все из-за газа – что там внизу какой-то очень вредный газ. Но Валеркина мамка вниз никогда не спускалась. Она целый день стояла там, где грузили вагоны. Пыль столбом – нечем дышать. И грохот.
В тридцать восьмом Чкалов разбился, и почтальон дядя Игнат как-то по пьяни брякнул Валеркиной мамке: «Ну все, бляха-муха, Валерка твой тоже теперь не жилец. Зря так назвали». Валеркин батя догнал тогда дядю Игната уже на улице и стукнул его головой об завалинку: «Не хер языком трепать, старый пень». Но кровь носом у Валерки бежала все чаще. Особенно после того, как в сорок втором на отца с Волги пришла похоронка.
«Сегодня проснулся оттого, что за стеной играли на фортепиано. Там живет старушка, которая дает уроки. Играли дерьмово, но мне понравилось. Решил научиться. Завтра начну. Теннисом заниматься больше не буду…».
«История в некотором смысле есть священная книга народов; главная, необходимая, зерцало их бытия и деятельности; скрижаль откровений и правил, завет предков к потомству; дополнение, изъяснение настоящего и пример будущего», — писал в предисловии к «Истории государства Российского» Н.М. Карамзин. В своем новом романе «Роза ветров» известный российский писатель Андрей Геласимов, лауреат премии «Национальный бестселлер» и многих других, обращается к героическим страницам этой «священной книги народов», дабы, вдохнув в них жизнь, перекинуть мостик к дню сегодняшнему, аналогий с которым трудно не заметить. Действие романа разворачивается в середине XIX века.
«Вся водка в холодильник не поместилась. Сначала пробовал ее ставить, потом укладывал одну на одну. Бутылки лежали внутри, как прозрачные рыбы. Затаились и перестали позвякивать. Но штук десять все еще оставалось. Давно надо было сказать матери, чтобы забрала этот холодильник себе. Издевательство надо мной и над соседским мальчишкой. Каждый раз плачет за стенкой, когда этот урод ночью врубается на полную мощь. И водка моя никогда в него вся не входит. Маленький, блин…».
Когда всемирно известный скандальный режиссер Филиппов решает вернуться из Европы на родину, в далекий северный город, он и не подозревает, что на уютном «Боинге» летит прямиком в катастрофу: в городе начались веерные отключения электричества и отопления. Люди гибнут от страшного холода, а те, кому удается выжить, делают это любой ценой. Изнеженному, потерявшему смысл жизни Филе приходится в срочном порядке пересмотреть свои взгляды на жизнь и совершить подвиг, на который ни он, ни кто-либо вокруг уже и не рассчитывал…
«Человек не должен забивать себе голову всякой ерундой. Моя жена мне это без конца повторяет. Зовут Ленка, возраст – 34, глаза карие, любит эклеры, итальянскую сборную по футболу и деньги. Ни разу мне не изменяла. Во всяком случае, не говорила об этом. Кто его знает, о чем они там молчат. Я бы ее убил сразу на месте. Но так, вообще, нормально вроде живем. Иногда прикольно даже бывает. В деньги верит, как в Бога. Не забивай, говорит, себе голову всякой ерундой. Интересно, чем ее тогда забивать?..».
Печальна судьба русского интеллигента – особенно если фамилия его Койфман и он профессор филологии, разменявший свой шестой десяток лет в пору первых финансовых пирамид, ваучеров и Лёни Голубкова. Молодая жена, его же бывшая студентка, больше не хочет быть рядом ни в радости, ни тем более в горе. А в болезни профессор оказывается нужным только старым проверенным друзьям и никому больше.Как же жить после всего этого? В чем найти радость и утешение?Роман Андрея Геласимова «Рахиль» – это трогательная, полная самоиронии и нежности история про обаятельного неудачника с большим и верным сердцем, песнь песней во славу человеческой доброты, бескорыстной и беззащитной.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.