Степной рассвет - [73]

В прицеле дымятся позиции коммунистов, за спиной штурман командует поправку к боевому курсу. Пилот вдруг вспомнил слова, которые снова повторил перед вылетом командир шутая. «Станем подобны грому». Сам генерал Гига командующий авиацией Квантунской армии недавно приезжал на аэродром Ганчжур из Хайлара чтобы напутствовать вылетавших на задание пилотов. Это были его слова. Генерал тогда провожал своих крылатых воинов с улыбкой. И все пилоты и наземные специалисты помнили как пару недель назад он лично сидел за штурвалом бомбардировщика, возглавляя строй армады возмездия. Ни один пехотный генерал императорской армии не пользовался такой же любовью своих солдат, возможно ни один из них не любил так своих солдат. А этот генерал любил своих пилотов, и пилоты отвечали ему тем же.

«Станем подобны грому. И если нам суждено сегодня уйти, чтобы потом вернуться в храм павших воинов, и остаться там навеки среди вечноцветущих ветвей сакуры, то капли пролитой нами крови окрасят сотни и тысячи восходящих солнц на крыльях наших самолетов. И наступит день, когда белое знамя с пылающим солнцем ласково укроет пока еще прозябающие в дикости окраины огромной державы. И вот тогда даже чванливые гайдзины склонятся пред дворцом императора, испытывая страх и уважение…»

Пулеметные трассы врага кривым уродливым веером встают перед капотом. Слышны попадания пуль в крыло и мотор. Руки все сильнее сжимают штурвал в ожидании боли.

— Мы на боевом курсе, господин поручик. Вижу дым из под капота!

Несколько пуль залетели в кабину. Треснуло остекление, но сами пилоты еще не ранены.

— Мы не свернем с курса… Мы станем подобны грому, Сатори.

— Да, командир… Приготовиться к сбросу… Батарея в прицеле… Сброс!

— Обороты двигателя падают! Сатори! Связь с командиром шутая!

— Командир, связи нет!

Дымящийся самолет терял скорость. Плохо слушаясь рулей, он неуклюже разворачивался на обратный курс, когда первые языки пламени пролезли в кабину в районе педалей.

— Капрал Сатори! Покинуть самолет!

— Есть покинуть самолет!

Два парашюта раскрылись в небе километрах в восьми южнее плацдарма. Комбинезон пилота дымился. Боль от ожогов он почувствовал лишь когда вылезал на крыло. А когда кольцо парашюта было неуклюже выдернуто, сознание оставило пилота. К спускавшимся японским летчикам уже скакали манчжурские конники, но пилот их не видел…

***

Поэт не солгал насчет тишины украинской ночи. Но ночь, увы, не вечна, и за окном уже клубился сереющий туман. Мягко выцветали предрассветные тени, а певцы рассвета уже заводили свои любовные песни. Посреди комнаты, судя по многочисленным царапинам и потертостям на нем, стоял настоящий походно-боевой чемодан командира РККА.

— Поедешь?

— …Так надо, Ларис.

— А я?

— В этот раз тебе нельзя.

— Я даже не спрашиваю «почему нельзя». И все же, Вася… Ну, в этот-то раз зачем?

«Зачем мне самому ехать? Хм. А ведь я Пашку тогда в Скоморохах, о том же самом, и почти такими же словами, спрашивал. Эх Ларочка, Лара. Зачем? Ты-то меня поймешь, ты у меня понятливая. Вот самому себе отвечать тяжелее. Для полка мне польза всего этого вроде понятна, для бригады тоже. А вот для страны… не знаю. Не знаю я наверняка, что и как там будет лучше. Может сейчас по-другому надо. Может мне в Житомире важнее остаться, а не в Монголию мчаться. Дел невпроворот, но из этого клубка каждый раз что-то более важное выбирать придется. И каждый раз страшно ошибиться. Но сейчас-то я ошибки не чувствую, хоть и объяснить самому себе толком не могу. Лететь надо, и послать кроме меня сейчас некого. Вот и весь сказ…»

— Все ты у меня знаешь зачем да почему, плакучая ты моя. Там хлопцы наши бьются… Там Пашка… Да и кого я заместо себя-то пошлю? Комэсков? У них у самих еще в носу холодно и молоко в одном месте не обсохло. Мещеряков уже укатил, но его одного мало будет. Кузьмич бы справился. Вот его я бы отправил, да комбриг в этот раз не разрешил. Аварий он боится. И правильно, боится! Сама же знаешь, какой грозный приказ нам из УВВС спустили. По всей стране, в каждой бригаде теперь началось. Ильич каждый день матерится, говорит, скоро на политзанятия времени не останется. Людям ведь и отдыхать надо. Зато топлива нам вон сколько дополнительно выделили. Начтыла бригады аж кипятком писал от жадности, но до зимы теперь про обсохи бензобаков можно и не вспоминать. Знай себе, упражнения отрабатывай, да не какие-нибудь, а сверхсложные. Вот только на каждое упражнение, Ларис, планы вынь им, да положь! На каждый полет формуляры как в библиотеке заводи! Кто, да что, там перед полетом делал, да как тот самолет к полету готовил. И после полета отчет. Все им там по графам распиши. А ведь вся эта новая хрень с Пашки-засранца пошла! Ууу, злыдень! Мало я его воспитывал. Нет Ларис, без Кузьмича они тут точно не справятся. А за каждую аварию… Да, ты и сама все знаешь. Ну не сердись… Рябинушка ты моя. Я ведь вернусь скоро. Скоро-скоро. Этих пятерых на тех поменяю, осмотрюсь там, и назад. Да и не привыкать нам с тобой, а?

— «Осмотрюсь»… «Не привыкать»… Рубцы и ожоги на тебе лечить… А мне в подушку плакать… Письма чужой рукой написанные из госпиталей читать… Или, вон, крики твои потом по ночам слушать… А Вась, «не привыкать нам»?!