Степень вины - [18]

— Теперь я знаю все. А что знает полиция?

Во взгляде Марии было недоумение — он не спросил о самой сути происшедшего.

— Да, все, что я рассказала им, знаешь и ты.

Он посмотрел на нее:

— А не закончить ли тебе с Монком — ведь ты отдохнула?

— Нет. — Ее голос был ясен и холоден. — Как ты помнишь, я была юристом. Мои слова, записанные на пленку, станут уликой в суде — мои ошибки, оговорки и прочее. Я хочу, чтобы ты говорил вместо меня. Убеди их, сделай так, чтобы суда не было.

Глаза Пэйджита встретились с ее глазами. Пусть знает, подумал он, что я слежу за выражением ее лица.

— Как насчет испытаний на детекторе лжи? Это не принято, но они, вероятно, захотят проверить тебя, чтобы подстраховаться, если будет прекращено дело.

— Я не верю в это. — Ее взгляд остался твердым. — Не верю, что вину можно измерить.

— Мы могли бы проделать тест в моем офисе. Не понравится результат, прокурор никогда о нем не узнает.

— Нет, — повторила она. — Он оскорбил меня, я его убила. Об этом я им сказала. Единственный вопрос, который стоит перед ними, — степень моей вины. Мне нужно, чтобы ты убедил их, что ответ у них уже есть.

Пэйджит смотрел на нее. Минуту или больше, надеясь подействовать на нее своим молчанием. Она не сказала ни слова.

— Расскажи мне о медэксперте, — попросил он наконец. — Обо всем, что она делала.

Сосредоточенно прищурив глаза, Мария рассказала все. Когда закончила, он спросил:

— Там были следы пороха?

— Где?

— На рубашке Ренсома.

Мария откинулась на спинку стула.

— Это существенно?

— Пока не знаю.

Она испытующе посмотрела на него:

— Они ведь скажут тебе, верно?

Вопрос повис в воздухе. Пэйджит не спешил с ответом.

— Надеюсь на это, — наконец проговорил он. — Но думаю, лучше самому пойти узнать у них.

— Они могут быть еще здесь?

— Ради такого дела — конечно. Сам окружной прокурор, должно быть, здесь. — Пэйджит встал. — Они, как ты знаешь, терпеть не могут подобные случаи. Из ста случаев, в которых им приходится разбираться, девяносто девять никого совершенно не волнуют. Но всегда открывается уйма обстоятельств, из-за которых дело, подобное этому, дело с известными людьми, заканчивается для них плачевно.

— Что это означает для меня?

— Прежде всего для следователя — политику. Посуди сама: убит лауреат Пулитцеровской премии, обвиняемый в покушении на изнасилование известной тележурналистки, которая и застрелила его. Подобное дело любой избиратель никак не оставит без внимания, если он, конечно, не из тех, кто вообще ни на что не реагирует, причем не будет играть роли, какие там выявляются обстоятельства и что делает прокурор. А это значит — разбираться они будут скрупулезно и дело завершится очень не скоро. — Казалось, слова Пэйджита убили ее, в ее глазах он увидел ужас грядущих дней — недель? — мучительнейшей неопределенности. Не будь некоторых обстоятельств, Пэйджит проникся бы состраданием к ее бедственному положению. — Что, — продолжал он, — снова приводит нас к Карло.

Она подняла на него взгляд.

— Забудь, — голос его был холоден, — о том, что ты собиралась лишь смириться с сомнительной известностью, от которой Элизабет Тейлор тошнило бы и из-за которой на телевидении постараются сделать передачу, где будут и твои показания, и все интимнейшие подробности. Настрой себя на то, что ты хочешь этого. И совсем не из-за того, кто ты и кто такой Ренсом, и даже не из-за скверны, связанной с Лаурой Чейз и нашим покойным сенатором, причисленным к лику святых. Тебя будут защищать с феминистских позиций — это будет борьба за справедливость в отношении всех жертв, слабостью которых воспользовались их знакомые. Ни один знающий адвокат не станет бороться за победу на процессе, не склонив предварительно общественное мнение в пользу своей подопечной. Ни один, включая и меня. С одной лишь разницей. Любой другой относился бы к этому с сочувствием. Я же буду ненавидеть тебя за это. И буду ежедневно насиловать себя — ради сына. Ты должна как следует подумать: нужен ли тебе такой адвокат для подобного дела.

Умолкнув, он заметил, что руки Марии судорожно вцепились в стол.

— Ты был бы находкой для телевидения, — наконец вымолвила она.

Пэйджит смотрел на нее ничего не выражающим взглядом. Более мягким тоном она добавила:

— Постараюсь сделать так, как нужно для Карло.

Он не ответил. Открыв дверь, отрывисто бросил надзирательнице:

— Мы закончили.

И когда Марию повели в камеру, не сказал ни слова.

Офис окружного прокурора располагался в лабиринте помещений с унылыми зелеными стенами. Два юриста, сотрудники офиса, ютились в клетушке, которой постеснялся бы и кролик. Сопровождавшая Пэйджита жилистая женщина на середине четвертого десятка, представившаяся как Марни Шарп и что-то еще добавившая к своему имени, провела его в следующую дверь. Исходившая от нее холодноватая сдержанность ясно говорила, что перед ним дипломированный юрист, а не простой секретарь окружного прокурора и что она вполне ощущает груз ответственности.

Окружной прокурор добивался, чтобы ему выделили более приличное помещение в том же здании. В самом деле, было непонятно, как можно работать в этой комнате с двумя крохотными окошками. Неосталинская архитектура, подумал Пэйджит. Однако комната Мак-Кинли Брукса оказалась совсем иной — в два раза больше, чем у его сотрудников, и сидел он в ней один. Были там афганский ковер, кожаное кресло, комнатная пальма и стена достаточного размера, чтобы разместить на ней обычную коллекцию делового человека: Брукс в окружении судей, два мэра, а из лиц не должностных — Лючано Паваротти. Кожаный портфель Брукса лежал на столе нераскрытым — как будто его владелец только что вернулся из дома.