Степь ковыльная - [78]

Услышав фамилию Сергуньки, Настенька, переменявшая на столе тарелки, едва не выронила их, вздрогнув…

А в это время Сербинов, сидя поодаль на диване вместе с Иловайским, шептал ему на ухо:

— Все же в мятежных станицах немало наших людей осталось: кое-кто из «дюжих» лишь для вида перешли на сторону повстанцев, а на деле за нас крепко стоят; из середних по достатку тоже изрядно есть таких, кои зубами скрипят, видя бесчинство и неповиновение, погромы, чинимые «дюжим», — боятся, что и до них дело дойдет. Во всех бунтовщических станицах лазутчики у меня имеются. Приказал им, чтобы масленую неделю справляли широко, по-обычному, и чтоб всячески мятежников спаивали, топили их боевой дух в водке сивушной. А те сроки решительного наступления щербатовского, о коих вы изволили мне по секрету сообщить, как раз совпадают с масленной-то…

— Дельно придумано, Степан Иванович, — сказал Иловайский. — Ты у нас настоящий… — и он приостановился, не найдя подходящего слова.

— Макиавелли! — крикнул Мелентьев, наливая себе еще один бокал вина. — Недаром же он тезка самому Степану Ивановичу Шешковскому.

А Сербинов продолжал жарко шептать:

— Многие их злодейские планы расстроил — гонцов их к казачьим полкам, на Кубани и в Северной Таврии расположенным, сумел перенять. К яицким казакам они посылали гонцов, я их тоже перехватил… Узнал я и о секретном решении Есауловской самочинной комиссии — начать первого марта дерзостное наступление на Черкасск. Три сотни из «дюжих» верных казаков разослал я по Миусу и Донцу, дабы крестьян в строгости и повиновении держали, — известно мне, что имеется у многих мужиков намерение перейти на сторону мятежных казаков. Да вот беда, — пожаловался он, прикрывая серыми, точно грязными, веками хищные глаза, — на все денежки нужны, ни копейки уже не осталось у меня от той тысячи рублей, кои вы изволили отпустить из особых войсковых сумм. — И, заметив недоверчивый взгляд Иловайского, поспешил добавить: — Истинный господь, так! Отчет могу хотя бы завтра представить.

«До чего подлый человек! — мелькнуло у Иловайского. — Но ведь пока без него не обойтись».

— Хорошо. Завтра же прикажу выдать тебе еще тысячу рублей.

Сербинов просиял и опять принялся за свое:

— А кто заговор в самом Черкасске полгода назад раскрыл? Кто в крепость Димитриевскую ездил, даже вам не доложив — опасался мягкосердечия вашего, — и уломал бригадира Машкова убрать Дементия Пугачева? Опять же я!..

— Постой-постой! — перебил его Иловайский. — А что ты давеча сказал мне о Денисове? Подлинно ли кто видел его в Черкасске?

— Точно так, Алексей Иванович. Не извольте сомнение иметь. Один из моих людей, хорошо знающих в лицо Денисова — из той же станицы он, — заприметил его, когда въезжал он вчера вечером в город. Всюду разослал я конные дозоры ловить его.

— Сейчас же сообщи мне, как только заарестуешь, — строго сказал атаман.

XXVIII. Неудача

Вечером накануне того дня, когда состоялось войсковое совещание, Денисов, Сергунька и пугачевец Федор, работник с хутора Тихона Карповича, верхом на добрых конях пробрались украдкой, по окраинам, в Черкасск, благополучно обойдя стороной конные дозоры, выставленные по дороге в город… Молча ехали они по улицам. Было уже поздно, прохожие не попадались. Но вот широко распахнулась дверь кабака, из него вырвались клубы пара, а вместе с ним вывалились на улицу, пошатываясь, несколько казаков.

Не раз Павел проявлял свою храбрость и на Кубани и в боях с турками. И все же екнуло, точно оборвалось, его сердце, когда среди пьяных казаков признал он бельмастого верзилу Николая Корытина — своего старинного недруга.

Отец и сын Корытины, как только власть в станице, с полгода назад, захватили восставшие во главе с Денисовым, бежали вместе с двумя казаками — Милютиным и Красовым. Был слух, что направились они в город Царицын. К тому же об этом проболталась и оставшаяся в станице старуха Корытина — сестра лавочника.

И вот, оказывается, он здесь! А с ним, возможно, и отец его, да еще Милютин, Красов… Только этим удалось скрыться из станицы, а всех остальных, по приказу Денисова, держали в станичной каталажке. Имущество богатеев распределили среди одиноких стариков и старух, а также вдов казачьих, имеющих малолетних детей.

Был сильный мороз. Лицо Денисова и головы его спутников были так укутаны в башлыки, что виднелись лишь одни глаза.

Вдобавок уже стемнело, шел мелкий снежок. И наконец Корытин вышел из кабака, пошатываясь. Все, казалось бы, ладно, но кони, кони! Хорошо еще, что это были не белоснежные арабские, взятые в Измаиле, — их Денисов и Костин променяли у крымских татар, возвращаясь на Дон после турецкой войны (опасались они, что не перенесут «арабы» довольно суровой, а главное — изменчивой донской зимы). Но и эти, выменянные у татар, чудесные кони были приметными, бросающимися в глаза: светлосерый, тонконогий алазанский жеребец Ветер у Денисова и золотистый Карабах Казбек у Костина. Недаром же Колька Корытин хотя и пьян был, все же озадаченно всматривался. Наверное, узнал! Да и как не узнать, когда слава о тех конях гремела по всей станице?

Колебался Денисов: на них ли отправляться в этот опасный путь? Только в родной станице знали этих коней — в другие местности Павел и Сергунька ездили на сменных лошадях. Не брали они красавцев с собой и на Кубань. Поэтому и думал Павел: «В Черкасске никто не знает Карабаха и алазана. Приедем вечером, проведем там лишь одну ночь, раненько утром, еще затемно, выедем обратно. И притом — вдруг погоня? На этих-то скакунах всегда умчимся».