Стены вокруг нас - [8]

Мы думали, что охранники, обнаружив оборванные листья, прикажут выкорчевать и сжечь весь плющ дотла, однако они ничего не заметили. Правда, в сентябре цветочные бутоны пожухли, и все закончилось.

Но Дамур не унималась. Прошел слух, что она готова пробовать все на свете. Пичес стала навещать нас все чаще (она умудрялась проносить и продавать запрещенные вещества, хотя уже отсидела за это год и девять; для некоторых из нас не имело значения, в тюрьме мы или на воле, суть от этого не менялась). Порой я вставала ночью к Дамур, чтобы проверить, дышит она вообще или нет.

Мы просидели в одной камере тринадцать месяцев. Я не судила ее за дурные привычки. Не просила хотя бы причесаться. Не возражала, когда та развешивала по стенам рисунки со всякими драконами – Дамур говорила, что видит их во время прихода. Драконы были в ошейниках, и она давала им собачьи клички – Борис, Лазарь, Глэдис. Мне казалось, что между нами царит молчаливое взаимопонимание.

Но как только открылись замки, и Джоди возвестила, что мы свободны, Дамур от меня отвернулась.

Она сперва ринулась к тумбочке, а затем к выходу из камеры.

– Эй, ты куда?

Она меня даже не узнала. Остановилась на пороге, вынула белые холщовые тапки из ящика на двери, натянула их на ноги и тут же умчалась прочь.

Похоже, темнота ее не страшила. Вдалеке мелькнула светлая макушка – самые светлые волосы во всей тюрьме – и она скрылась из виду.

Так я осталась одна. Пускай Дамур умчалась, не сказав мне ни слова, тем лучше – больше не надо за ней присматривать. Корпус опустел. Делать нечего, только ждать, когда меня обнаружат охранники. Или бежать. Я отлепилась от стены.

Если вдруг откуда ни возьмись выскочат охранники, они решат, что я такая же, как остальные – напрашиваюсь на неприятности. Вокруг бесновались девицы. Сновали по коридору, алкали крови, искали в темноте ближайший выход. Каждую из них пришлось бы успокаивать силой.

И я решилась. Просто проверю, все ли в порядке, уговаривала я сама себя. Я не искала убежища – нет, вовсе нет. Я не трусиха. Мне нужно убедиться, вот и все.

Полки с книгами – подобие библиотеки – располагались в коридоре перед столовой. Помещение не запиралось. Там даже не было двери, так что любая взбесившаяся девица могла что-нибудь сотворить с книгами. Я боялась, что от них остались одни клочки. Думала, прибегу, а полки опустели, книжки валяются где ни попадя, разодранные, истерзанные. Я опасалась, что там кипят страсти, но, выяснилось, что всем, кроме меня, наплевать на книжки.

Они по-прежнему стояли на полках в алфавитном порядке. Когда глаза привыкли к темноте, я присмотрелась к корешкам. Скользя по ним пальцами, проверила, все ли на месте. Да, все.

Зора Ниэл Херстон[3] тут же, на полке «Х». Либба Брэй[4], как полагается, на «Б». Книги Сильвии Плат[5] и Френсин Паскаль[6] по-прежнему занимают всю полку под буквой «П». Пыльный том Драйзера[7] так и томится на «Д». Похоже, никто кроме меня так и не читал «Сестру Керри»[8]. А я прочла здесь все, некоторые книги даже по два раза.

Сползаю на пол между стеной и партой, подтягиваю колени. Тут слишком тесно для меня. Босые ноги торчат наружу. Я думала, что хорошо знаю всех девочек из «Авроры», но так и не стала для них своей. Всегда держалась особняком. Прислушиваясь к разгулявшемуся безумию, я ощущала себя все более чужой.

Несколько раз в неделю после обеда я брала тележку с библиотечными книжками и развозила их по трем корпусам (каждой из заключенных полагалось выполнять какую-то работу, это называлось общественно-полезным трудом. Мне повезло, задача пришлась по душе). Заключенным четвертого корпуса не дозволялось почти ничего, причем книжки из библиотеки – самый незначительный из запретов. Я всегда угадывала, что возьмет почитать та или иная девушка. Джоди, например, любила исторические любовные романы (хотя по ней и не скажешь). Пичес в свободное время изучала уголовный кодекс. Крошка Ти тяготела к классике и без конца перечитывала «Джейн Эйр».

Выбор книг говорил о нас многое, выдавал потаенные мечты и стремления, разгадать которые могла только я.

Конечно же, я пролистывала возвращенные книги – искала пометки и загнутые страницы. Вдруг кто-то оставил для меня записку? Нет. Никогда и ничего.

Записки в книгах всегда предназначались кому-то другому. Девочки из первого корпуса писали девочкам из второго. Девочка из третьего – ее перевели туда месяц назад – слала сообщения старым подружкам во второй. Ко мне никто не обращался. Некоторые записки были зашифрованы, и я не могла их прочесть.

Да, по библиотечным дням я работала почтальоном, развозила послания, написанные убористым почерком на клочке туалетной бумаги. Многие из них были очень личными, так что читать их было неловко.

Некоторые дышали ненавистью, в них описывали, как разделаются с адресатом, сыпали оскорблениями и проклятьями. Эти я тоже читала.

Девицы не подозревали, что я прочла и запомнила все, что они написали, проникла в их отвратительные тайны. Я почему-то понимала, что это важно – запомнить как можно больше.

Разузнать, что творилось вокруг, можно было не только в библиотеке. Я подслушивала разговоры в столовой, нарочно замедляла шаг, если в тюремном дворе вдруг вспыхивала ссора. Была в «Авроре» и парикмахерская; там нас учили стричь, чтобы мы приобрели очередной «полезный для жизни» навык. Щелкать ножницами у беззащитной шеи напарницы либо эту самую шею подставлять разрешалось лишь тем, кто на протяжении трех месяцев не получил ни одного замечания. Девочкам с мокрыми волосами, усевшимся в парикмахерское кресло, очень хотелось поболтать. Кто угодно с соседнего кресла мог слышать, о чем они говорили, притворяясь, что не слушает. Кто угодно.