Стенание - [4]

.

Тяжело вздохнув, я оделся и спустился к завтраку: дальше оттягивать было уже просто нельзя, какие бы страшные перспективы и ни сулил нынешний день.

Охота на еретиков началась весной. Что касается религии, то здесь нашему королю всегда была присуща переменчивая политика, и зимой чаша весов словно бы склонилась в пользу реформаторов: Генрих убедил парламент дать ему право уничтожить часовни, где священники получали деньги по завещанию жертвователей, желавших, чтобы те отслужили мессу за упокой их души. Правда, как и многие другие, я подозревал, что монарх в данном случае руководствовался вовсе не религиозными, а финансовыми мотивами: война с Францией обходилась очень дорого, а англичане по-прежнему оставались осажденными в Булони. Генрих VIII продолжал добавлять в монеты все больше меди, и в результате цены взлетели до небес. Самые новые шиллинги были покрыты лишь тонким слоем серебра, который быстро изнашивался. Король получил в народе прозвище Старый Медный Нос. Деньги невероятно обесценились: хотя в шиллинге традиционно было двенадцать пенсов, за новые монеты торговцы не давали и шести.

А потом, в марте, вернулся с переговоров с императором Священной Римской империи епископ Стивен Гардинер — самый консервативный из королевских советников, когда дело касалось религии. В апреле пошли слухи, что людей высокого и низкого звания хватают и допрашивают за отрицание пресуществления и за обладание запрещенными книгами. Допросы коснулись даже придворных короля и королевы, а на улицах поговаривали, что якобы Энн Аскью, самая известная из протестантов, приговоренных за ересь, была связана с двором ее величества, где проповедовала свои взгляды среди фрейлин. Я не встречался с королевой Екатериной с тех пор, как год назад расследовал по ее поручению одно довольно опасное дело, и знал, к огромному своему сожалению, что вряд ли снова увижу ее впредь. Но я часто думал об этой милой и благородной женщине и очень боялся за нее, поскольку обстановка все накалялась: только на прошлой неделе был издан указ с подробным списком книг, которые категорически запрещалось иметь, и вскоре придворный Джордж Блэгг, до этого пользовавшийся покровительством короля, был объявлен еретиком и приговорен к сожжению на костре.

Я давно уже не симпатизировал в этой религиозной сваре ни той, ни другой стороне и иногда сомневался в самом существовании Бога, но исторически сложилось так, что я оказался связан с реформаторами, и потому, как и большинство людей в этом году, старался лишний раз не высовываться и держать рот на замке.

Из дома я вышел в одиннадцать. Тимоти вывел моего доброго коня по кличке Бытие к входной двери и установил специальную лесенку, чтобы я мог сесть верхом. Мальчику уже было тринадцать лет, он сильно вытянулся и превратился в худого и нескладного подростка. Весной я отдал своего предыдущего слугу, Саймона, в ученики к торговцу и планировал сделать то же самое и для Тимоти, когда ему исполнится четырнадцать: надо же мальчику как-то устраивать свою жизнь.

— Доброе утро, сэр. — Юный слуга улыбнулся мне своей застенчивой улыбкой, продемонстрировав отсутствие двух передних зубов, и убрал со лба спутанные волосы.

— Доброе утро, молодой человек, — поприветствовал я его. — Как твои дела?

— Хорошо, сэр.

— Наверное, скучаешь по Саймону?

— Да, сэр. — Парнишка потупился, передвигая ногой камешек на земле. — Но ничего, я справляюсь.

— Ты хорошо справляешься, — поощрил я его. — Но, возможно, пора поговорить и о твоем обучении ремеслу. Ты задумывался, чем хотел бы заниматься в будущем?

Слуга уставился на меня, и внезапно в его карих глазах вспыхнула тревога.

— Нет, сэр… Я… я предпочел бы остаться здесь. — Он отвел глаза и теперь смотрел на мостовую.

Тимоти всегда был тихоней, в нем не было уверенности Саймона, и я понял, что перспектива выхода в большой мир пугает его.

— Что ж, — успокоил я своего подопечного, — торопиться некуда. — (Мальчик как будто воспринял это с облегчением.) — А теперь мне пора. — Я вздохнул. — Дела.

Я проехал через ворота Темпл-Бар и свернул на Гиффорд-стрит, которая вела к Смитфилдской площади. Многие направлялись в ту сторону по пыльной дороге: некоторые верхом, большинство пешком, богатые и бедные, мужчины и женщины… Я даже заметил нескольких детей. Часть людей, особенно те, кто были одеты в темные одежды, которые предпочитали радикалы, шли с серьезным видом, другие демонстрировали безразличие, а у третьих на лицах читалось предвкушение, словно бы они направлялись на некое увеселительное мероприятие. Я надел под черную шляпу свою белую сержантскую шапочку и уже начал потеть от жары. К тому же я с раздражением вспомнил, что во второй половине дня у меня назначена встреча с самой трудной моей клиенткой, миссис Изабель Слэннинг, чье дело — спор с братом о наследстве, доставшемся им от матери, — было наиболее глупым и затратным из всех, с какими я когда-либо сталкивался.

Я обогнал двух молодых подмастерьев в синих камзолах и шапках.

— Зачем устраивать это в полдень? — ворчал один из них. — Там ведь даже тени никакой не будет.

— Не знаю. Наверное, есть какое-то правило. Жарче для доброй госпожи Аскью. Она нагреет себе задницу до исхода дня, — посмеивался второй.