Стена - [5]

Прямо над Григорием размещалась веселая вывеска, которую сразу не приметил: она изображала толстого бюргера, держащего в руке колбасу и уже откусившего от нее. А колбаса у хозяина, ничуть не напоминавшего толстяка с картинки, и впрямь была отменная, не зря немцев все называют колбасниками!

Итак, молодой путешественник сидел за массивным столом, поглощая уже вторую вкуснейшую колбасину и запивая ее не менее вкусным местным рейнским. Он похвалил вино хозяину — этот европейский обычай оценивать вино ему тоже очень нравился, — и тот сразу принес второй кувшин, сообщив, что это из другой бочки и за счет заведения.

Особой разницы Григорий, если честно, не заметил, но впал в совсем уж благодушное и мечтательное настроение. Разглядывая растущий прямо из-под стены трактира виноград, он думал о том, что надо бы, чтобы в Москве вот так же выставляли столы.

«Правда, не зимой, — уточнил он смелый план и даже ухмыльнулся, представив красноносых мужиков в тулупах, выковыривающих пальцами из чарок замерзшее хлебное вино. — И, конечно, не осенью. Дождь да ветер. И лучше не весной. Зябко еще, пока снег-то не сошел. А вот летом — красота!.. Хотя летом, признаться, будет слишком жарко».

Харчевня расположилась неподалеку от известного всей Европе Кельнского университета. Здание, возведенное полтора века назад, высилось в конце улицы, Григорий рассматривал его четкие, строгие линии, — хотя, сказать по чести, к концу второго кувшина они стали не такими уж четкими и строгими — как вдруг на улице вспыхнула ссора.

Ссорились несколько молодых людей, по виду — студентов: визгливо бранясь, они наскакивали на молодого мужчину несколько их постарше. Тот же, встав в позу, выдающую полнейшее презрение, и даже скрестив руки на груди, выслушивал оскорбления с усмешкой.

— Проваливай из нашего университета, хам, солдатня! — вопил со вкусом завитый и румяный молодец со свисающей из левого уха бриллиантовой сережкой. — Благородная наука не для тебя!

— Тебе бы только своими железками в кузнице ворочать! — захохотал другой, видом покрепче и посильнее, но с таким же неестественным румянцем. — И ты еще рассуждаешь о том, чего твоим плебейским мозгам в жизни не понять!

— А мы сродни римским патрициям! Мы не боимся замшелых запретов! — крикнул третий.

— Да куда ему! — возопил студент с сережкой. — Конь дубовый! Я знаю, у него это по наследству — и отец его такой же тупоголовый вояка, а дед тот вообще…

— А вот отца и деда трогать, господа, не стоило, — негромко сказал объект насмешек.

В тот же миг в руке его сверкнула шпага — никто и не заметил, когда он успел выхватить клинок. Один незаметный взмах — и бриллиантовая серьга шлепнулась на землю, а вслед за тем нарумяненную щеку украсила небольшая в полвершка косая царапина, из тех что заживают у юношей уже к следующему утру, не оставляя, к их разочарованию, даже намека на мужественный боевой шрам. Однако молодчик заверещал так, словно его проткнули насквозь.

Его обидчик медленно вложил шпагу в ножны и проговорил подчеркнуто спокойно, словно ничего только что и не произошло, но Григорий его хорошо слышал:

— К вашему сведению. Предки мои воинами не были. Правда, имели прямое отношение к оружию. И отец, и дед у меня — оружейники, и я ими горжусь. Сережку подбери, сопляк, починишь у ювелира, а я считаю на этом сатисфакцию достаточной…

Вполоборота развернувшись на каблуках, он явно собирался уйти, но тут секундная оторопь его обидчиков прошла — и шпаги разом оказались в руках всех пятерых.

И тут студент, названный солдафоном, вполне оправдал свое прозвище. Выпад в спину он отбил молниеносным движением без замаха, с полуоборота, казалось, даже не обернувшись и не видя соперника, а лишь предвосхищая направление удара. Его шпага стремительно замелькала, выписывая в воздухе странные фигуры на уровне лиц противников и неожиданно ударяя — то слева, то справа — по плечам и рукам нападавших. И если бы он рубил по-настоящему — лезвием, то юнцы в полминуты остались бы с резанными ранами, а кто-то, может, и без руки. Но удары плашмя тяжелой мушкетерской шпаги, коя была длинней оружия его противников чуть не в полтора раза, лишь оставляли ссадины и синяки — не калеча нападающих.

Лицо защищавшегося при этом даже не раскраснелось, более того — выражало откровенное удовольствие.

— Раз вам так хочется, готов обучить вас своей солдафонской науке! — повысил он голос. — Что, содомиты паршивые, боитесь подступиться? Ну что же вы? Шпага — не алебарда, это не так уж страшно… Ну, вперед!

Содомиты!

Слово, произнесенное студентом, разом все объяснило Григорию.

Не раз доводилось ему слышать, что при университетах Европы нонче возникают компании юношей, несколько, скажем, излишне увлеченных просветительскими идеями. Конечно, в этом заключается определенная опасность — содомский грех осуждается не одной только Церковью… однако в крупных городах у них всегда находятся влиятельные покровители — тайна объединяет и связывает верной порукой, говорят, они образуют потаенные общества, которых иной раз опасаются даже власти…

Григорий сам не понял, как оказался не за столом, а на улице — и со шпагой в руке.