Стена - [57]

Белла с Бычком целый день проводили на прогалине и без особого удовольствия щипали жесткую увядшую траву. Они решительно предпочитали свежее, ароматное сено, которым я кормила их по вечерам. Тигр играл возле меня, но держался от муравьев подальше, а Лукс гонял по кустам, подбегал ко мне каждые десять минут и глядел вопросительно, а дождавшись похвалы, успокоенно исчезал.

Почти весь октябрь стояло ведро. Пользуясь благоприятной возможностью, я удвоила запасы дров. Весь дом до самого балкона скрыли поленницы, он походил на крепость с маленькими бойницами окон. Поленья истекали желтой смолой, благоухая на всю прогалину. Я работала спокойно, чрезмерно не напрягаясь. В прошлом году так не получалось. Я просто не попадала в нужный ритм. Но постепенно научилась и приспособилась к лесу. Можно годами жить в городе в постоянной суете, правда, нервишкам тогда — конец, но выдержать можно долго. Никто не может, однако, дольше месяца лазить по горам, сажать картошку, колоть дрова и косить, все время при этом нервничая. Тот первый год, пока я еще не приспособилась, подорвал мои силы, мне уже никогда не прийти в себя до конца после тех трудовых подвигов. По глупости я еще и гордилась тогдашними рекордами. Нынче же я даже от дома до хлева бреду неторопливой походкой лесовика. Тело не напрягается, глазам есть время оглядеться вокруг. Когда мечешься, ничего не замечаешь. В прежней жизни я годами ходила мимо одной и той же площади, где старуха кормила голубей. Животных я любила всегда и к тем давно окаменевшим голубям относилась с глубоким расположением, тем не менее я не могла бы описать ни одного из них. Не знаю даже, какого цвета у них были глазки, а какого — клювы. Просто не знаю, и, вероятно, этим все сказано о том, как я тогда перемещалась по городу. Когда же я перестала торопиться, лес вокруг ожил. Не хочу сказать, что это — единственно возможный образ жизни, но для меня он — самый подходящий. Правда, чего только не пришлось пережить, прежде чем прийти к этому. Раньше я всегда куда-то торопилась, постоянно спешила, все время дергалась, поскольку куда бы я ни прилетела — везде приходилось подолгу ждать. С тем же успехом можно было потихонечку брести себе всю дорогу. Иногда я отдавала себе абсолютно ясный отчет в собственном состоянии и в состоянии всего нашего мира, но не могла тем не менее вырваться из скверной этой жизни. Скука, часто нападавшая на меня, была скукой скромного любителя роз на машиностроительном конгрессе. Я провела на этом конгрессе почти всю жизнь, удивительно, как это в один прекрасный день я не померла от досады. Вероятно, выжила только потому, что всегда могла укрыться в семье. А в последние годы мне начало казаться, что самые близкие мне люди тоже переметнулись к врагу, и жизнь стала по-настоящему серой и мрачной.

Здесь же, в лесу, я наконец на своем месте. Я не держу зла на машиностроителей, они давным-давно просто не интересуют меня. Но как же мучили они все меня тем, что мне глубоко отвратительно. У меня есть всего лишь одна маленькая жизнь, и ту они не давали мне спокойно прожить. Газовые трубы, электростанции и нефтепроводы; только теперь, когда людей больше нет, вещи показывают свое истинное жалкое лицо. А тогда из них делали идолов, а не предметы обихода. Вот и у меня посреди леса стоит такая штука — черный «мерседес» Гуго. Когда мы приехали, он был почти новый. Сегодня это — заросшее травой пристанище мышей и птиц. Особенно в июне, когда цветет иван-чай, он выглядит как грандиозный свадебный букет. Зимой тоже красиво, тогда он весь сверкает от инея или нахлобучивает белую снежную шапку. Весной же и осенью сквозь бурые стебли виднеется выцветшая желтая обивка, буковые листья, кусочки поролона и конский волос, изгрызенные и растрепанные крохотными зубками.

Из «мерседеса» Гуго вышел отличный домик, теплый и защищающий от ветра. Нужно было оставлять в лесах больше машин, из них выходят превосходные гнезда. Наверное, их тысячи стоят на дорогах по всей стране, они заросли плющом, крапивой и кустами. Но они совсем пустые, никто в них не живет.

Я вижу растения — зеленые, сочные и безмолвные. И слышу ветер и разные шорохи в мертвых городах, слышу, как разбиваются стекла на мостовой, когда ржавчина съедает петли, как капает вода из лопнувших труб и хлопают на ветру тысячи дверей. Иногда, ветреной ночью, с грохотом рушится на паркет с кресла у письменного стола окаменелость, бывшая некогда человеком. Наверное, какое-то время были большие пожары. Но теперь они, пожалуй, уже в прошлом, и растения поспешно скрывают наши останки. На земле за стеной не видно ни муравьев, ни жучков, ни других насекомых. Но так будет не всегда. С водой ручьев просочится и жизнь, мельчайшая простейшая живность вновь заселит землю. Мне бы это должно быть безразлично, но странно — такие мысли приносят тайное удовлетворение.

С шестнадцатого октября, вернувшись с гор, я вновь приступила к регулярным записям. Шестнадцатого октября выкопала картошку и собрала грязные клубни в мешки. Урожай был хорош, мыши нанесли совсем небольшой урон. Я была довольна и могла спокойно ждать зимы. Вытерев черные руки о мешок, я присела на бревно. Миновало время бесконечного голодного урчания в животе, у меня слюнки текли при мысли об ужине — молодая картошка с маслом. Лучи заходящего солнца пронизывали кроны буков, я отдыхала, усталая и довольная. Болела спина от работы внаклонку, но и боль была приятной, как раз такой, чтобы заметить, что у меня вообще есть спина. Предстояло еще перетащить мешки домой. Я привязывала их по два к буковым сучьям — они заменяли мне летом тачку, а зимой санки, и тащила по утоптанной тропке к дому. Сложив вечером в кладовой все мешки, я устала так, что легла спать без ужина, праздничную трапезу пришлось отложить.