Стена - [21]

У меня не было возможности стереть с лица то ли пот, застилавший глаза, то ли слезы, лившиеся из глаз, и я, задыхаясь, позволил тяжелой, вязкой слизи, скопившейся в горле, стекать с моих губ. Сколько времени так продолжалось — не знаю, но в конце концов, обессилев, я потерял сознание и остался лежать, распластавшись на полу. Когда пришел в себя, солнце клонилось к западу.

Припав ртом к водопроводному крану, я пил до тех пор, пока не почувствовал тяжесть в желудке. Посмотрел на часы — они по-прежнему показывали двенадцать. Я уже готов был грохнуть их об пол, но передумал, робко поднял брюки. Неожиданно они покорно последовали за моей рукой, я всунул в штанину правую ногу — все шло прекрасно. Без всяких происшествий продел и левую. Приободрившись, попробовал надеть пиджак — и это удалось неправдоподобно легко. Положил очки в карман — ничего не случилось. Ну что ж, это уже хорошо. От галстука отказался — если произойдет нечто непредвиденное, мне это может стоить жизни. Отказался и от шляпы — чтобы свести к минимуму опасность опозориться. Наконец, ботинки. Только бы и это сошло благополучно — я весь напрягся, но ничего страшного не случилось, наоборот, все оказалось слишком просто — будто ботинки только того и ждали, чтобы я их надел.

Слишком поздно, теперь уже выходить нет смысла, подумал я, но заставить себя остаться дома не мог. Ничего хорошего меня не ждет, это точно, думал я, осторожно шагая по темному, как соевая пастила, коридору.

Воскресный день служащих... Улицы — точно по ним гонятся за убегающим воскресеньем. Они наводнены нетерпеливыми взглядами смертельно уставших семей. Нет ни одного удовлетворенного воскресеньем, понурившиеся отцы являют собой полную растерянность, готовые расплакаться дети в синих костюмчиках чуть ли не отрывают руки недовольным матерям. С той минуты, как я вышел из дому, рядом со мной беспрерывно маячили зеленые костюмы, но я, не обращая на них внимания, шел все быстрее и наконец побежал, продираясь сквозь людской поток.

Около кассы, хотя зоопарк должен был закрыться, выстроилась очередь родителей с детьми, еле сдерживающими себя, чтобы не пролезть через забор, — ведь сегодня воскресенье. Ёко, конечно, нигде не было видно. После некоторых колебаний я пристроился в хвост очереди.

В зоопарке была страшная толчея. Нужно торопиться, нужно торопиться, подгонял я себя, но, не представляя, зачем нужно торопиться, лишь бесцельно бродил в толпе.

Трудно было предположить, что визитная карточка и Ёко до сих пор в зоопарке. Ну а вдруг? Да и никакой другой цели у меня не было, вот я и не мог заставить себя уйти. Несколько раз начинала кружиться голова, и я вынужден был останавливаться. С утра я ничего не ел и, видя, как дети набивают рот рисовыми колобками, почувствовал себя несчастным.

Пестрый людской поток постепенно редел. Мусорные ящики, указатели, скамейки выцветали, точно выброшенные на берег сухие ракушки. Я уселся на вытоптанном газоне, обхватив руками колени.

Вдруг прямо перед собой я увидел скамейку. На ней, тесно прижавшись друг к другу, сидели молодые мужчина и женщина. Это были визитная карточка и Ёко. Странно, совершенно необъяснимо, как визитной карточке, обыкновенному кусочку бумаги, удавалось казаться человеком. Собрав нервы в кулак, я весь сосредоточился на этом крохотном пространстве — все остальное, будто став прозрачным, уплыло из моего поля зрения — и, тихо подкравшись, услышал их разговор.

— И все же, — говорила Ёко, — люди, возможно, скажут о нас, что мы совершили падение, что в наших отношениях есть нечто неестественное.

Я был потрясен. Из слов Ёко выходило, что она не причисляет себя к людям, — странно, почему она так говорит? Неужели даже Ёко, соблазненная визитной карточкой, стала моим врагом? Нет, Ёко, безусловно, человек — это видно невооруженным глазом. В таком случае, неужели она не понимает, сколь комично то, что она говорит? Грусть сродни страху заволокла мое сердце, покрыла его ледяной коркой. Как трудно не дать словам сорваться с губ — у меня было чувство, будто я откусил себе язык. Немного переждав, я осторожно, стараясь подражать кошке, шаг за шагом приблизился к ним почти вплотную и на этот раз услышал голос визитной карточки:

— Я все равно не теряю надежды. Неужели мнение людей так много значит для тебя?

— Как прекрасно то, что вы говорите, — ответила Ёко.

— Видишь ли, эту проблему следует рассматривать философски. — Визитная карточка лопалась от гордости.

— Поскольку говорите это вы, значит, так оно и есть на самом деле... — Это действительно сказала Ёко, причем каким-то отвратительным тоном.

Я почувствовал, как почва уходит у меня из-под ног.

Немного помолчав, визитная карточка стала объяснять свою философию:

— Видишь ли, человек творит добро одним тем, что не жаждет делать зло, — нет, иначе: творит зло одним тем, что не жаждет делать добро... может быть, так? Все равно, и так и эдак подходит, — когда речь идет о подобных пустяках, никакой разницы нет. Эти отвратительные людишки будут говорить о нашем падении, о ненормальности наших отношений — в общем, все, что есть на свете дурного, будут приписывать нам. Но нас не проведешь. Все это для них не более чем предлог, чтобы избежать ответственности за свою неполноценность. Рай для бездельников, мир, где уничтожена грань между необходимостью и случайностью, — жалкие потуги подлецов прикрыть все это перекладыванием ответственности на нас. Добропорядочные мужчины, добропорядочные женщины поглощены одним — ожиданием Страшного суда. В годы войны слабаки, не способные на сопротивление, жаждали одного — потери рассудка. Голодающие, встав утром, проклинают наступающий день и тоскуют по вечной ночи. Стоящие на краю гибели верят в демонов. Лишенные жизненных сил чахоточники слагают легенды о дьяволах... Ну что за идиоты! Превратив в реальность эти жалкие мечты, мы отдаем их подлецам, заставить их сказать «да» — вот в чем наше возмездие.