Стемпеню - [13]

– Немного... Вот так немного! И не говори, дитя мое! Дай-ка присяду на минутку. - Двося-Малка придвинула стул к кровати и уселась.

– Знаешь что, мама, - неожиданно обратился к ней Мойше-Мендл. - Пошла бы ты лучше в лавку. Я тут сам посижу с Рохеле.

Его глаза встретились с глазами жены, и он прочел в них:

"Ох, и умница же ты, Мойше-Мендл!"

– Скажешь!-ответила Двося-Малка, еще ближе придвигаясь к невестке. - Вот те на - в лавку! Чего я там не видала? И какая теперь, с позволения сказать, торговля? Всем моим врагам желаю такую торговлю, от всей души желаю! Лучше бы ты, Мойше-Мендл, пошел ко мне в спальню, прилег бы на папину кровать,-ты же всю ночь не спал.

Так живут счастливые, по рукам и ногам связанные, молодые, на всем готовом, под постоянной опекой бесконечно преданных родителей, которые не дают им свободно вздохнуть. Но ни муж, ни eго юная жена никогда не ропщут, не жалуются друг другу.

Мойше-Мендлу все же легче переносить эти путы. Он иной раз заглядывает в книгу, принимает некоторое участие в делах отца, встречается со сверстниками, с которыми не прочь поразвлечься при встрече в синагоге или на рынке. Одним словом, Мойше-Мендл как-никак живет своей жизнью.

А Рохеле как бы и не живет вовсе. Она ест и пьет, по двадцать раз в день отведывает варенье, ровно ничего не делает, ни с кем не встречается. Не станет же сноха Айзик-Нафтоли водить знакомство с "первой встречной", а "первая встречная" не станет водить знакомство со снохой Айзик-Нафтоли. Айзик-Нафтоля считает себя самым богатым и самым добропорядочным человеком в Мазеповке, а те, кого он называет "первыми встречными", наоборот, считают себя и богаче и добропорядочнее Айзик-Нафтоли. И так изо дня в день прозябает Рохеле в доме свекра и свекрови, будто в плену... Только и знает, что есть да спать, и видит перед собой только неугомонную свекровь с кофейником или банкой варенья в руках. И так круглый год, каждый божий день!..

XII Рохеле поет

В таком состоянии мы застали Рохеле на свадьбе у дочери Хаим-Бенциона, когда она, уйдя с торжественного свадебного обеда, вышла на улицу подышать свежим воздухом и глазам ее представились во всей своей обыденности базар с его лавчонками, торговки на табуретках, воз, запряженный парой неуклюжих волов, и мальчонка в огромной барашковой шапке.

В таком состоянии Рохеле довелось опять услышать упоительную игру знаменитого Стемпеню.

Слушать музыку Рохеле любила с детства, ох, как любила! Музыка всегда доставляла ей радость. Стоило ей только раз услышать песню, она тотчас перенимала ее и пела своим приятным бархатным голоском. Родители не могли нарадоваться на свою дочку.

– Мужская голова у девчонки! - говорили они. - Хорошо, что она родилась девочкой, а не мальчиком, - не то бы весь мир перевернула вверх дном.

Отец и мать Рохеле, видимо, чувствовали, что в их дочери таится какая-то сила - то, что мы теперь называем талантом. Но им, людям патриархальным, казалось, что способность дочери быстро воспринимать и искусно исполнять разные мелодии - чисто умственная способность: у нее, дескать, мужская голова на плечах. Известно, что голова у нас играет самую главную роль. Слова "ай да голова! ну и головушка!" звучат у нас как высшая похвала...

Kaк бы то ни было, до пятнадцати - шестнадцати лет Рохеле пела, как вольная пташка; услышит ли новую хасидскую песенку, подхватит ли новую мелодию у кантора в синагоге или у музыкантов на свадьбе, она сейчас же повторит ее своим нежным, чистым голосом. И любо было слушать, как она поет!

Но когда Рохеле стала невестой, мать сказала;

– Фи, доченька, довольно тебе щебетать! Представь себе, ты живешь у свекра и свекрови и вдруг ни с того ни с сего зачирикаешь при них, - срам-то какой!

Рохеле, разумеется, сразу поняла, до чего это будет неприлично, и заблаговременно перестала петь. Но совершенно отказаться от пения было свыше ее сил. Часто из груди ее невольно вырывалась песня, видно, по привычке. Что поделаешь, когда само собой поется! Как приостановить бег ручья, когда не знаешь, где его истоки?.. Даже после свадьбы Рохеле нередко забывалась и начинала петь, как, бывало, пела в девичьи годы. В такиe минуты она совершенно забывала, что неподалеку сидит свекровь и слушает каждое слово.

– Ой, батюшки! Ох, гром меня порази! - восклицала Рохеле, вдруг заметив свекровь.

– Ничего, ничего! Эка важность! - спешила успокоить ее свекровь, усиленно шмыгая носом и делая вид, будто ничего не слышала. Затем она подносила невестке банку с вареньем и говорила:-Видишь, Рохеле, я боюсь, как бы наш крыжовник не засахарился. Была уж у меня такая неприятность в прошлом году: полпуда варенья испортилось.

Если Рохеле стеснялась свекрови, то о муже и говорить нечего: ни за какие блага в мире она не согласилась бы петь при Мойше-Мендле. В присутствии мужа вдруг раскрыть рот и запеть - просто дико, нелепо. Мойше-Мендл, пожалуй, не не прочь бы послушать ее, - это, несомненно, доставило бы ему удовольствие. Он не раз случайнo подслушивал пение жены и знает, что у нее ангельский голосок. Но какой уважающий себя супруг усядется среди бела дня рядом с женой, чтобы слушать ее песенки? Неподходящее это занятие для добропорядочного молодого человека. Если бы как-нибудь удалось послушать ее невзначай, это еще куда ни шло. Такие случаи бывали, хоть и весьма редко. Тогда он долго простаивал за дверью и не мог вдоволь наслушаться. Наконец, громко кашлянув для того, чтоб его приход не застал жену врасплох, он вступал в комнату с видом человека, который ничего и знать не знает.