Ставка на совесть - [41]

Бригинец вышел от командира расстроенным. Возле дверей канцелярии роты его поджидал Мурашкин. Бригинец меньше всего хотел встретиться с ним, поэтому, торопливо сказав: «Подожди, Вася, я сейчас», пошел к замполиту.

Капитан Петелин отнесся к беде рядового Мурашкина сочувственно и, отложив все дела, сказал:

— Пойдемте к комбату.

Выслушав рассказ Петелина о Мурашкине и болезни его матери, Хабаров решил:

— Что ж, я полагаюсь на достоверность сказанного вами. Вы командир, я не могу вам не верить.

Отпустили Мурашкина своевременно: на другой день по приезде солдата домой мать умерла. Он вернулся в часть осунувшийся, молчаливый. И как ни тяжела была его скорбь, он сказал сержанту, что никогда не забудет его участливого отношения.

Вот поэтому, когда Мурашкин сообщил Якову о наговоре Сутормина, он понял, что поступил так Мурашкин не из стремления подсидеть сослуживца, а искренне желая помочь своему командиру. И все-таки он обрезал Мурашкина:

— Раз Сутормин говорил без свидетелей, значит, не хотел, чтобы это стало известно другим. И нечего нам вмешиваться.

— Я думал, вам будет интересно… — недоумевал Мурашкин.

— Мне совершенно не интересно… И вам советую не проявлять чрезмерного любопытства.

Мурашкин ушел обиженным. Яков это видел, но ублажать солдата не стал: пусть поразмыслит над тем, что хорошо, а что подленько. Но поступок Мурашкина натолкнул Якова на неожиданное открытие: выходит, не все солдаты одобряют поведение Сутормина. Вскоре произошел инцидент между Суторминым и младшим сержантом Карапетяном, и Бригинец собрал отделение. Состоялся разговор, неожиданным свидетелем которого оказался комбат. Бригинец торжествовал: средство воздействия на Сутормина найдено. Теперь — закрепить победу.

2

Пришла весна. Днепр разрывал и сбрасывал ледовую одежду. Сквозь проломы и трещины в потемневшем льду свирепо хлынула бурая, в белесых витках пены вода. Посредине реки она высвободила себе путь, по широкой протоке, вертясь, понеслись ледяные глыбы. Они скапливались перед железнодорожным мостом и наконец образовали здесь огромное торосистое поле, которое, напирая тысячетонной тяжестью на каменные опоры, грозило снести все, что задерживало беспорядочное отступление зимы.

Разрушить ледяной затор направили минометчиков полка. Над рекой вздыбились глухие разрывы фугасных мин — своеобразный салют весне.

В ослепительном сиянии солнца и звонкой капели она наступала напористо и дружно. Как разрозненные группки побежденного противника, бросая все, бегут, чтобы спастись и присоединиться к основным силам, так и снег, ускользая от солнца, превращался в мутные потоки, бегущие к реке. А она — бурлящая, в грохоте сталкивающихся льдин — неслась и неслась куда-то, будто стремилась оторваться от преследования.

Лишь по ночам, когда в черном небе начинали льдисто сверкать звезды, зиме удавалось на какое-то время останавливаться, закрепляться и, морозя землю, сдерживать напор весны. Но ненадолго. С восходом солнца весна опять продолжала безостановочное наступление.

Ее победный марш был особенно ощутим вдали от города, куда батальон Хабарова вышел на тактическое учение. В районе сосредоточения, в лесу, хмельно пахло прелой листвой, осклизлые бурые пласты которой виднелись на проталинах.

Солдаты, отрывая щели и укрытия, сбрасывали шинели. От гимнастерок поднимался пар. Звенели лопаты и веселые, шальные от опьянения весною голоса.

В районе сосредоточения сержанту Бригинцу приказали выделить одного человека на кухню. Яков решил послать Сутормина. Хотел испытать, насколько он исправился, тем более что работа на кухне не очень-то уважаема солдатами.

Распоряжение командира отделения Сутормин внешне принял невозмутимо:

— Воевать — так воевать. Пиши на кухню. Ребята, кто одолжит большую ложку? На передовую посылают.

Батальонный пункт хозяйственного довольствия разместился в глубине леса, на пригретой солнцем полянке. Здесь стояли две автомашины — одна с продуктами, другая с разным хозяйственным скарбом. Над походной кухней в голубое небо тянулся белый дым. На хлопотавшем у кухни поваре поверх ватника была надета белая курточка. И березы вокруг поляны тоже словно понадевали белые передники. От всей этой пронизанной солнцем белой ряби и влажной теплоты воздуха на душе у Сутормина сделалось светло, и обида на сержанта за то, что он послал его на кухню, улетучилась. В приливе бесшабашного озорства Сутормин подошел к повару строевым шагом и, подражая ярому служаке, рявкнул:

— Прибыл в ваше распоряжение. Что прикажете делать?

— Картошку чистить, — засмеялся повар и кивнул головой в сторону костра: — Двигай вон туда.

Сутормин направился к костру.

— Привет, орлы! — бодро произнес он. — Принимайте пополнение.

Солдаты молча потеснились, Григорий присел на полено, посмотрел на гору картофеля, выбрал клубень покрупнее и подкинул в воздух нож.

— Воевать — так воевать…

— Ну ты, осторожнее, не в цирке, — буркнул один из солдат.

Остальные смолчали: лень было — костер и солнце делали свое дело, поэтому работали хлопцы, как поденщики — между перекурами. Григорий тоже принялся за работу. Пригретый огнем, он почувствовал блаженную расслабленность и даже подумал, что совсем неплохо сделал сержант, послав его сюда.