Статский советник по делам обольщения - [15]

В комнате наступило молчание.

– Ты никогда мне об этом не рассказывала, – негромко заметила Амалия. Она даже не пыталась скрыть, до чего взволнована.

– Потому что все это осталось в прошлом, – отмахнулась Аделаида. Воспоминания, которые она не собиралась пробуждать, теперь жгли ей душу, и, чтобы немного успокоиться, она открыла большой веер из страусиных перьев и стала им обмахиваться. – Ничего нет хорошего в том, чтобы вспоминать унижения и нищету. Важен только итог, а его подводит судьба. Как видишь, я сижу в твоем доме на Английской набережной, а моего опекуна повесили и жену его закололи штыками, насколько помню…

– Ты считаешь, они это заслужили? – вырвалось у Амалии.

– Тридцать раз, – холодно ответила Аделаида. – За все мои слезы, за мысли о самоубийстве, за отчаяние, за желание уйти в монастырь, только чтобы больше их не видеть. Даже не сомневайся: ответ будет «да».

После таких слов было трудно сказать что-то, что не звучало бы фальшиво, и положение спасло только появление служанки, которая осведомилась, в котором часу госпожа прикажет накрывать на стол.

На следующий день нарочный доставил конверт, в котором были два приглашения на именины жены немецкого посла, и Казимирчик тотчас же показал характер, заявив, что вместе им с Амалией приходить нельзя.

– Я не вижу ничего плохого в том, чтобы прийти на вечер вместе со своим дядей, – сердито сказала Амалия.

– Это ставит меня в неловкое положение, – задумчиво заметил Казимирчик. – Не помню, известно ли тебе, что в определенных кругах племянница означает…

Амалия покраснела:

– Но вы ведь и в самом деле мой дядя, что тут такого?

– Кое у кого, – туманно ответил ее собеседник, почесывая ухо, – могут появиться совершенно лишние мысли на этот счет. Кроме того, мне нужна свобода действий, а какая свобода может быть у мужчины, который является на торжество с кем-то еще?

Амалия сдалась и объявила, что он может делать что хочет, а она придет на день ангела с отставным майором Ломовым, который вовсе не опасается ходить в гости с хорошенькой женщиной. Но дядя предпочел не заметить язвительного намека, парировав:

– Если он тебя не опасается, он просто осел, – и оставил последнее слово за собой, негодяй.

Досадуя, Амалия отправилась к Ломову – известить его о том, что новоиспеченный агент на ходу ломает все их планы и теперь часть задумок придется переиграть. Она застала лжемайора готовым к выходу. Сергей Васильевич объявил, что едет на вокзал – посмотреть на прибытие Лины Кассини. Удержавшись от вопроса, делает он это по долгу службы или просто так, Амалия вызвалась его сопровождать.

– Я до сих пор не получила билеты на пятничное выступление Лины, – сказала Амалия, когда они тряслись в экипаже по направлению к вокзалу. – Надеюсь, мне не придется беспокоить Петра Петровича из-за такого пустяка.

«Ох, баба!» – подумал восхищенный Ломов, а вслух сказал:

– Билетов нет уже с месяц, сударыня. Но вы не изволите беспокоиться – в зал нас пропустят… и вашего дядюшку, разумеется, тоже.

– Мы опаздываем к поезду, – заметила Амалия, поглядев на часы.

– Сомневаюсь, что поезд, в котором едут такие знаменитости, как Лина Кассини и Мария Фелис, прибудет вовремя, – со смешком отозвался ее спутник. – Небось на всякой станции каждый служащий норовил взять у них автограф.

Амалии очень хотелось, чтобы Ломов оказался не прав, но Сергей Васильевич как в воду глядел. На перроне собрались, казалось, все корреспонденты, хоть что-нибудь значившие в мире петербургской прессы, а также любопытные, поклонники обеих звезд и просто зеваки, но самого поезда нигде видно не было. Возле толпы встречающих прохаживались нервничающие жандармы.

Тут моя героиня задумалась о феномене чужой славы и его влиянии на умы, казалось бы, взрослых и состоявшихся людей. «Можно, конечно, найти объяснение в самом слове «звезда»… Она сверкает, она притягивает взоры… Даже если, когда придет поезд, из него покажется самая обыкновенная женщина и станет ясно, что у нее неважная кожа, морщинки, да и зубы оставляют желать лучшего…»

Тут засвистело, загрохотало, залязгало где-то в конце путей, и перрон оживился. Фотографы, яростно расталкивая друг друга локтями, стали бороться за лучшие места для своих фотоаппаратов. Жандармы стояли неподалеку и, судя по всему, бдительно следили, чтобы борьба проходила строго по правилам, без запрещенных приемов.

– Пустите, сударь!

– Это мое место!

– Вы владелец вокзала? В таком случае благоволите предъявить документ…

Кто-то уронил шапку, и ее тотчас затоптали.

– Сударь, вы невежа!

– А вы – чертов либерал! – возмутился представитель консервативного издания.

– От консерватора слышу! – задорно парировал противник.

– Господа! Господа!

Поезд меж тем уже величаво плыл вдоль перрона, и от него валил пар.

– Ой, затоптали! – взвыл представитель какой-то совсем мелкой газетки, одетый куда беднее прочих.

– Ведите себя прилично, – одернул его жандарм.

И тут случилось нечто. На обледенелом петербургском перроне появился цветущий сад.

Да, сад, да что там – сады Семирамиды, не меньше! Не унизить же эту прорву изумительных дорогих цветов сравнением с букетом, тем более что букеты-то как раз и были у большинства встречающих – но как они, и встречающие, и букеты, сразу же полиняли в сравнении с этим изобилием, этой торжествующей красотой! Даже Ломов, и тот покрутил головой и уважительно молвил: