Статский советник Евграф Тулин - [77]

– Бей тридцать поклонов. Но полностью прощён будешь, если к нам в общину уговоришь вступить. И смотри мне, больше не балуй. Ну, а теперь, детушки, потрудимся, – ответил «Кормчий» и махнул платком.

Женщины встали со скамеек и весело затянули песню: «Уж вы, птицы, мои птицы, души красные девицы…». Недобой – плясун, один из молодых парней, взмахнул платком и образовался круг из мужчин. Они начали ходить по кругу, вокруг «Кормчего-хлыста», в такт песни, прихлопывая в ладоши. Женщины продолжали петь, всё более усиливая скорость произношения слов в песнях. Закончив одну, они начинали вторую и так дальше.

– Уж…, ах…, гой…, ой…, ох…, – слышалось со всех сторон.

Всё больше и больше ускорялся круг в своих движениях. Всё больше и больше росло возбуждение участвующих в этом действии.

– Начинаем, братики и сестры, одиночное! А кто хочет, то в схватку, – раздался голос Пирожкова.

Услышав команду наставника, главный танцор Недобой, первым, начал припрыгивать на месте и крутиться вокруг своей оси. Вслед за ним эти действия начали повторять все остальные. Вся община остановила «корабельный», общий танец и приступила к одиночным «радениям-работам». Все завертелись как могли. У кого-то получалось, у кого-то нет. Но все очень старались. Женщины запели новые песни, ещё более разухабистые и заводные. Особенно сильно крутился Недобой. Его рубаха разлеталась вокруг него, высоко оголяя волосатые, мужские ноги. Несколько человек подбежали к женщинам и схватили их за руки, чтобы начать «радения-работы» в схватку. В доме стоял шум и гвалт, оханье и уханье, похрапывание и посвистывание. «Корабельные», в своих диких плясках, неистово кружились, вертелись, что-то вскрикивали, хрипели, бессмысленно смеялись. Слышались подбадривающие крики: «Быстрее! Веселее! Поддай братцы! Ну давай, не зевай!». Наконец-то все устали и начали останавливаться. Пот катил градом с обезумевших лиц. Рубахи на плечах и груди были мокры от человеческой влаги.

– Отдыхаем, братья и сестры. Каждому сейчас скажу, что мне дух небесный сказал, – заявил, тяжело дыша, от кружений, Пирожков.

После этого он поочерёдно начал подходить к каждому из «корабельных». Набросив на присутствующего мужчину или женщину платок, «Кормчий» говорил несколько слов пророчеств. Эти слова касались или жизненного быта, или поведения в обществе каждого конкретного человека. Иногда он давал советы, увещевания или высказывал одобрения. Все присутствующие внимательно слушали рифмованные словечки «Кормчего», иногда сопровождая эти изречения диким смехом или не менее диким плачем. Иногда он говорил полную чушь и глупость, в такие моменты некоторые из «корабельных» начинали смеяться, накрываясь платками. Понять, смеются они или плачут, было невозможно. После того, как Филипп Матвеевич закончил пророчествовать, все ему поклонились и сказали в один голос: «Спасибо тебе, родимый батюшка, за твой труд. Во век не забудем твои старания».

– И вам спасибо, детушки, голубочки серые, за послушание. Теперь можно и подкрепиться, – ответил «Кормчий» и тоже поклонился всей компании.

Все поочерёдно подошли к столу, на котором стояли бутыли с напитком. Каждый, налив себе по стакану жидкости, медленно выпивал её. Запах алкоголя, смешался с запахами человеческого пота. Женщины вновь затянули разухабистые песни, с ещё большей скоростью повторяя слова. Вновь началась дикая пляска. Недобой подошёл к Пирожкову и внимательно заглянул в глаза.

– Давай, начинай. Летите, голубочки, летите, – громко крикнул хлыст-«Кормчий».

После слов старшего, Недобой поочерёдно подошёл к свечам и задул их. В доме воцарилась темнота, а вместе с ней пришла и полная тишина. Но длилась она недолго. Также как внезапно воцарилась, так же внезапно и разорвалась криками присутствующих. С разных сторон слышались слова: «Давай, начинай. Давай, начинай». Послышались стоны, всхлипы, крики. Везде была возня. Все «корабельные», кроме Пирожкова, оказались на полу. Начался свальный грех и человеческий блуд. Филипп Матвеевич постоял некоторое время, пытаясь рассмотреть в темноте, греховные действия своих братиков и сестричек, и вышел в сени. Там он переоделся в обычную одежду и направился к выходу. На улице его встретила свежая своим прохладным воздухом ночь и человек, ожидавший возле крыльца. Этот человек нетерпеливо прохаживался возле дома, заложив руки за спину.

– Здравствуй, Кормчий. Мир делам твоим, – поприветствовал, неизвестного человека, Пирожков.

– И тебе, Кормчий, не хворать. Мир дому твоему греховному, – ответил неизвестный.

– С чем пожаловал? Фёдор твой сказал, что видеть ты меня хочешь. Правда? – уточнил Филипп Матвеевич, главный хлыст.

– Хочу. Дело есть одно. А что, дела свои греховные, так и не прекращаешь?

– Кому греховные, кому нет. У тебя греха-то поболе будет. Человеков в живую плоти лишаешь. А у нас что, кто желает, тот и отдыхает. Говори по делу. Чего меня искал? – ответил Пирожков.

– Припрячь вот это. Пусть у тебя полежит, до лучших времён. Я тебе верю, так как знаю давно, – с этими словами, скопец- «Кормчий», как его назвал Пирожков, передал небольшой свёрток Филиппу Матвеевичу.