Статьи. Журнальная полемика - [328]

Славянофилы и «почвенники» использовали аналогию между гибнущим будто бы Западом и гибнущим Римом в узконационалистических целях. Противополагая «гниющему» Западу «патриархальную» Россию, они отрицали самую идею «человечества». Белинский писал: «Можно не любить и родного брата, если он дурной человек, но нельзя не любить отечества, какое бы оно ни было; только надобно, чтобы эта любовь была не мертвым довольством тем, что есть, но живым желанием усовершенствования; словом, любовь к отечеству должна быть вместе и любовью к человечеству».[242] Полемизируя с Белинским, Ап. Григорьев писал, что «в лице теоретиков <то есть в лице Белинского и его наследников Чернышевского, Добролюбова и их сторонников. — В. К.> мы… отрицаемся от идеи национальности в пользу общей идеи, которая на языке благопристойном зовется человечеством, а на циническом, хотя в этом случае очень метком языке père Duchesne’я новейших времен — «человечиной»[243] <«Père Duchesne новейших времен» — Бурачек, крайний реакционер, издатель журнала «Маяк»>. Несколько позднее Н. Я. Данилевский, бывший фурьерист и петрашевец, а затем «почвенник» и славянофил, писал в своей известной работе «Россия и Европа»: «Понятие об общечеловеческом… не имеет в себе ничего реального и действительного» <первоначально — в 1869 г. в журнале «Заря». Цитирую по третьему изданию, СПб. 1888, стр. 128>. Вот это-то противопоставление нации интернациональному понятию человечества и имел в виду Салтыков, когда писал, что идея «человечества едва-едва начинает проникать только в историю человечества…». Сам Салтыков вполне солидаризовался с Белинским. И для него любовь к родному народу и к родной стране была силой не разделяющей, а соединяющей народы, стремящиеся к «общему благу». «Идея, согревающая патриотизм, — писал Салтыков, — это идея общего блага… Воспитательное значение патриотизма громадно: это школа, в которой человек развивается к восприятию идеи о человечестве» (наст. изд., т. 7).

Поражение общественного движения 60-х годов вызвало в некоторых кругах русской общественности разочарование в политике. К тому же многие течения в утопическом социализме, и в Европе и в России, относились отрицательно к политической борьбе. После 1862 г. такие настроения стали оказывать влияние на Писарева, что в скором времени сказалось в его статьях (например, в «Реалистах»). Вопрос о социализме и политической борьбе стал одной из самых главных проблем русского революционного движения 60-х и 70-х годов. Отвергали политическую борьбу Бакунин и Лавров. По вопросу об отношении к политической борьбе вторая «Земля и воля» раскололась на «Черный передел» и «Народную волю». Марксистское решение проблемы, применительно к русским спорам, впервые дано было Плехановым в брошюре, которая так и называлась «Социализм и политическая борьба» (1883).

Салтыков сразу же понял огромное, можно сказать, решающее, значение проблемы, от правильного решения которой зависели судьбы революции в России. Он проявил в обстановке начавшегося разброда и растерянности величайшую твердость и теоретическую зрелость, требуя сохранения линии заточенного Чернышевского, доказывая необходимость политической борьбы для свержения самодержавия и необходимость политической свободы, как предварительного условия для борьбы за социализм: «Ужели в самом деле время политических интересов миновалось? — восклицал он… — Нет, это только самообольщение; нет, это сон… забывается одно весьма важное условие, а именно, что разработка политических интересов приготовляет почву для тех «других» <то есть социалистических. — В. К.>, о которых так много заботятся. Здесь, очевидно, забывается то, что, отклоняя политические интересы, мы вместе с тем отдаляем и «другие».

Салтыков пропагандировал необходимость единства всех сил, враждебных самодержавию, для общего натиска против него, для того, «чтобы поразить общего врага».

Предположительное рассуждение об отношении Австрии к Венеции содержит в себе эзоповское изложение взглядов Салтыкова на отношение царизма к угнетенной Польше. В январе началось польское восстание 1863 г. Салтыков воспользовался иносказанием для того, чтобы выразить свое сочувствие польскому делу.

Статья «Драматурги-паразиты во Франции» содержит в себе первое выступление в поддержку восставших поляков в русской легальной печати. В майской хронике «Наша общественная жизнь» (т. 6) Салтыков со страстным негодованием отмечает, что говорить по польскому вопросу могут только катковские органы, «Русский вестник» и «Московские ведомости», и что на уста всех инакомыслящих наложена печать насильственного молчания. И все же Салтыков в комментируемой статье и в ряде мест хроники «Наша общественная жизнь» сумел выразить свое сочувственное отношение к польскому вопросу и польскому восстанию, совпадавшее с позицией Герцена (см. также в наст. томе на стр. 387–390 не пропущенную цензурой рецензию на пасквильную брошюру П. И. Мельникова «О русской правде и польской кривде»).

Таким образом, статья «Драматурги-паразиты во Франции» вышла далеко за пределы критического обзора двух пьес «Les Ganaches» Викторьена Сарду и «Le fils de Giboyer» Ожье и приобрела значение программного выступления, разъясняющего политическую, социальную и культурную позицию возобновленного «Современника». Однако и в оценке смысла и формы пошлой и развлекательной буржуазной драматургии Салтыков точен, лаконичен и прав. В этом отношении он не был одиноким. Его предшественником является Герцен, давший отрицательный отзыв о вырождающейся буржуазной драме в «Письмах из Франции и Италии». Одновременно с Салтыковым Достоевский в «Зимних заметках о летних впечатлениях» («Время», 1863, февраль и март), исходя из своих собственных предпосылок, также подверг убийственному разбору пьесы тех же Сарду и Ожье, добавив еще к ним пьесы Понсара и Деланда.