Статьи о русской литературе - [126]
Конечно, г. Антонович легко бы поймал его, точно так, как он поймал Базарова: «Ну вот, – сказал бы он, – вы отрицаете всякую философию, а между тем самое это отрицание уже и составляет философию!» Дело это, однако же, не разрешается так легко.
Отрицание отвлеченных понятий, отрицание мысли составляет следствие более крепкого, более прямого признания действительных явлений, признания жизни. Это разногласие между жизнью и мыслью никогда так сильно не чувствовалось, как теперь. Оно проявляется в бесчисленных формах и есть важное современное явление. Никогда философия не играла такой жалкой роли, как в настоящее время. Над нею, кажется, сбывается пророчество Шеллинга (1806): «Тогда, – говорит он, – пресыщение отвлеченностями и голыми понятиями само укажет нам единственное средство исцелить душу – именно погрузиться в частные явления». И действительно, всего более разрабатываются, всего более уважаются всеми естественные науки, то есть науки, для которых исходом служат факты, частные явления. Другие науки потеряли то уважение, которым некогда пользовались. Мы даже привыкли к мысли, что они несколько портят человека, уродуют его, а не возвышают. Мы знаем, что занятия науками отвлекают от жизни, порождают доктринеров, мешают живому сочувствию к современности.
Ученость стала для нас подозрительною; кафедра потеряла свое значение, история – свой авторитет. Это обратное движение ума, это самоотвержение мысли совершается с глубокою силою и составляет один из существенных элементов современной умственной жизни.
Чтобы еще указать некоторые его характеристические черты, приведем здесь места из романа, поразившие нас необыкновенною проницательностью, с которою Тургенев понял дух базаровского направления.
« – Мы ломаем, потому что мы сила, – заметил Аркадий.
Павел Петрович посмотрел на своего племянника и усмехнулся.
– Да, сила, так и не дает отчета, – проговорил Аркадий и выпрямился.
– Несчастный! – возопил Павел Петрович, – хоть бы ты подумал, что в России ты поддерживаешь твоею пошлою сентенцией... Но вас – раздавят!
– Коли раздавят, туда и дорога! – промолвил Базаров, – только бабушка еще надвое сказала. Нас не так мало, как вы полагаете».
Это прямое и чистое признание силы за право есть не что иное, как прямое и чистое признание действительности; не оправдание, не объяснение или вывод ее, – все это здесь лишнее, – а именно простое признание, которое так крепко само по себе, что не требует никаких посторонних поддержек. Отречение от мысли, как от чего-то совершенно ненужного, здесь вполне ясно. Рассуждения ничего не могут прибавить к этому признанию.
«Наш народ, – говорит в другом месте Базаров, – русский, а разве я сам не русский?» «Мой дед землю пахал». «Вы порицаете мое направление, а кто вам сказал, что оно случайно, что оно не вызвано тем самым народным духом, во имя которого вы ратуете?»
Такова эта простая логика, сильная именно тем, что не рассуждает там, где рассуждения не нужны. Базаровы, как скоро они стали действительно Базаровыми, не имеют никакой нужды оправдывать себя. Они не фантасмагория, не мираж: они суть нечто крепкое и действительное; им нет нужды доказывать свои права на существование, потому что они уже действительно существуют. Оправдание нужно только явлениям, которые подозреваются в фальши или которые еще не достигли действительности. «Я пою, как птица поет», – говорил в свое оправдание поэт. «Я, Базаров, точно так, как липа есть липа, а береза – береза», – мог бы сказать Базаров. Зачем ему подчиняться истории и народному духу, или как-нибудь сообразоваться с ними, или даже просто думать о них, когда он сам и есть история, сам и есть проявление народного духа?
Веруя таким образом в себя, Базаров несомненно уверен в тех силах, которых часть он составляет. «Нас не так мало, как вы полагаете».
Из такого понимания себя последовательно вытекает еще одна важная черта в настроении и деятельности истинных Базаровых. Два раза горячий Павел Петрович приступает к своему противнику с сильнейшим своим возражением и получает одинаковый многознаменательный ответ.
« – Материализм, – говорит Павел Петрович, – который вы проповедуете, был уже не раз в ходу и не раз оказывался несостоятельным...
– Опять иностранное слово! – перебил Базаров. – Во-первых, мы ничего не проповедуем: это не в наших привычках...»
Через несколько времени Павел Петрович попадает на эту же тему.
« – За что же, – говорит он, – вы других-то, хоть бы тех же обличителей честите? Не так же ли вы болтаете, как и все.
– Чем другим, а этим грехом не грешны, – произнес сквозь зубы Базаров».
Чтобы быть вполне и до конца последовательным, Базаров отказывается от проповедования, как от праздной болтовни. И в самом деле, проповедь ведь была бы не чем иным, как признанием прав мысли, силы идей. Проповедь была бы тем оправданием, которое, как мы видели, для Базарова излишне. Придавать важность проповеди значило бы признать умственную деятельность, признать, что людьми управляют не
