Статьи о Библии - [22]

И в этой ситуации приходится делать выбор, учитывая аудиторию и ее традиции. Иногда, но нечасто, удается найти некое обтекаемое выражение: в башкирском мы поставили слово «тугандар», которое обозначает ближний круг родственников. Когда я говорю «тугандарым», я обращаюсь к своему ближайшему окружению, к братьям и сестрам без различия. Но во многих случаях так поступить не получается, и приходится идти на сознательный выбор: скажем, среди этого народа фактически нет православных, но есть протестанты, переводят тоже протестанты, и я не могу навязывать свою точку зрению, я говорю им: «Вы понимаете, что здесь вы делаете ваш перевод неприемлемым для православных?» — «Да, мы понимаем». — «Ну, хорошо, тогда это ваш выбор». В ситуации, когда православная традиция в этом народе существует, нужно говорить с иных позиций.

Такая картина ставит перед нами очень интересный вопрос: а почему вообще мы делаем все не так, как делали во времена Макария Глухарева, канонизированного, очень почитаемого сегодня на Алтае святого? Почему, собственно говоря, не отправлять сейчас миссионеров? Наш институт перевода Библии, как и другие подобные организации (библейские общества, Летний институт лингвистики), основаны протестантами, православные к ним присоединились на той или иной стадии и участвуют в их работе, но это организации либо межконфессиональные, либо протестантские. В православной церкви, наверное, есть возможность миссионерства среди народов России, но до этого руки никогда не доходят. На том же Алтае сейчас идет работа по поновлению— именно, поновлению— старых алтайских служебников, но это замена устаревших, стилистически неудачных решений, а принципиально новая работа— это огромная задача, и она пока не по силам.

Я думаю, что во всем этом, тем не менее, есть положительный смысл. Сейчас, очевидно, мы отошли от строгого противопоставления двух моделей, о которых я уже говорил: либо Писание— сборник догматов, либо Писание— сокровищница символов. Мы работаем в модели, в которой Писание— текст, и мы не определяем заранее отношение читателя к этому тексту. И я должен сказать, что это решение мне кажется для нашей ситуации оптимальным.

Оно, кстати, тоже имеет основание в Новом Завете— вспомним эфиопского евнуха, который читал по дороге домой книгу Исайи, совсем как мы читаем в транспорте какую–нибудь интересную книжку. Позднее апостол Филипп объяснил ему глубинный смысл прочитанного и обратил его в христианство, но проповедь Филиппа просто не могла бы состояться, если бы сначала не состоялась встреча читателя и текста. И такие встречи нередко происходят и в наши дни.

Я вам уже говорил о двух мусульманских переводчицах, и вы можете себе представлять, что для них ислам— важнейшая часть национальной идентичности. И одна из них рассказывала: «Я молилась, я пошла к мулле, я спрашивала его совета, можно ли переводить Библию, и вдруг у меня заработала пишущая машинка, которая не работала. Я это поняла как ответ— Богу угодно, чтобы я переводила этот текст». Другая переводчица с Кавказа, тоже верующая мусульманка, пошла к своему мулле, и тот ей сказал: «Да, переводи. У тебя будут возникать моменты, где ты будешь не согласна с этим текстом, но ты осторожно переводи то, что написано в тексте, ты отвечаешь за это перед Богом. Это текст не простой».

Бывают и другие примеры, безусловно, бывают примеры полного неприятия, как, кстати, со стороны православных, так и со стороны протестантов, тем более со стороны мусульман: «Нет, нам этого не нужно, зачем вы к нам приехали…» Но нередко бывает и так, что люди принимают наш перевод или саму идею, чтобы Священное Писание было переведено на их язык, и находят в переводе немалую ценность. Те же переводчицы мне говорили: «Коран не так много рассказывает об Ибрагиме, о Мусе, об Исе. Мы их почитаем святыми и пророками, но Коран не рассказывает историю их жизни, а в Библии все это написано. Конечно, это книга, которую нам нужно иметь, чтобы знать собственных пророков». И в такой ситуации Библия— прежде всего текст.

К этому тексту может быть очень разное отношение. Они полагают, что Иса— это пророк до Магомета, меньший, чем он, и, конечно же, никак не Сын Божий. Тем не менее, Евангелие для них ценно именно как текст, повествующий об Исе. Один мулла на Кавказе, к которому попал в руки перевод, подготовленный нашим институтом, через некоторое время сказал: «Как хорошо, теперь у меня есть книга, с которой я всегда знаю, о чем проповедовать! Каждую пятницу у меня есть история, которую я могу рассказать людям в мечети, и произнести проповедь о ней!» Конечно, эта проповедь во многих отношениях не совпадет с нашей, мы не услышим в ней никаких сугубо христианских вероучительных истин, но я считаю, что и в ней есть очень большая ценность.

Для многих мусульман уже тот факт, что пророк Иса— это Иисус Христос, Которого почитают христиане— большое открытие. Для них открытие, что у нас гораздо больше общих сюжетов и текстов, не говоря уже о каких–то более глубоких вещах, чем им прежде казалось. Сегодня, когда мы постоянно говорим об угрозе исламского фундаментализма, полицейских мер недостаточно, нужны и усилия, направленные на то, чтобы познакомить людей друг с другом. И, может быть, и христианская аудитория нуждается в знакомстве с мусульманами, которые бы объяснили нам, что такое ислам, и во что они верят, и как. Если бы хоть один процент средств, которые тратятся на бомбы и ракеты, был потрачен на знакомство людей с базовыми ценностями друг друга, может быть, и бомб понадобилось бы намного меньше.