Статьи и очерки - [16]

Пять лет назад, когда его самолет разбился в Африке, смерть его не могла быть правдой.

Спасатели нашли его, веселого и полупьяного, на поляне в джунглях, неподалеку бродило семейство слонов. Само творчество Хемингуэя, чьи герои не имели права умереть, прежде чем выстрадают с лихвой горечь победы, отрицало подобную смерть, более годившуюся для кино, чем для жизни.

А теперь писателя, которому исполнилось 62 года и который прошлой весной дважды побывал в больнице со старческими недугами, нашли в его комнате с головой, размозженной пулей из винтовки, с какой ходят на тигров. В пользу версии самоубийства — чисто технический довод: его навыки в пользовании оружием исключают возможность несчастного случая. Против — лишь один довод, но основанный на литературе: Хемингуэй принадлежал к породе людей, которые не кончают с собой. Самоубийство в его романах и рассказах всегда — трусость, а его персонажи героические хотя бы потому, что неустрашимы и физически сильны. Как бы то ни было, загадка смерти Хемингуэя не столь уж и существенна, потому что на этот раз все произошло по правилам: писатель умер, как самый обычный из его персонажей, и умер прежде всего для своих персонажей.

По контрасту с искренней скорбью боксеров в эти дни почувствовалось смятение среди литературных критиков. Главный вопрос, который их теперь занимает: в какой степени Хемингуэй был великим писателем, в какой мере он заслужил лавры, которые ему самому казались нелепостью и совершенно незначительной деталью в жизни человека?

Собственно, Хемингуэй был прежде всего жадным исследователем не столько человеческой природы, сколько индивидуального поведения человека. Его герой возникал в любом месте мира, в любой ситуации и на любой ступеньке социальной лестницы, где надо было отчаянно бороться даже не для того, чтобы выжить, а для того, чтобы одержать победу. И после этого победа ощущалась как высшая физическая усталость и порождала нравственные сомнения.

Однако во вселенной Хемингуэя победа доставалась не самому сильному, а самому мудрому — тому, чья мудрость была почерпнута из жизненного опыта. В этом смысле он был идеалистом. Редко в его многочисленных произведениях грубая сила одолевает силу знания. Маленькая, но более умная рыбка может съесть большую рыбину. Его охотник побеждал льва не потому, что был вооружен карабином, а потому, что до мельчайших подробностей знал тайны своего ремесла. Но пару раз и лев знал свои секреты лучше. В «Старике и море» — повести, которая словно вобрала в себя все пороки и добродетели автора, — одинокий, выбившийся из сил и преследуемый злым роком рыбак побеждает самую большую в мире рыбу в борьбе, где ум оказался важнее силы.

Время покажет, что Хемингуэй, даже не став большим писателем, превзошел бы многих более крупных своим знанием скрытых пружин, движущих поступками людей, и, конечно, владением тайнами своего ремесла. Однажды в интервью он очень точно определил свое творчество, сравнив его с айсбергом — гигантской плавучей глыбой: лишь восьмая часть ее видна на поверхности, и с ней ничего нельзя поделать, потому что остальные семь частей поддерживают ее в водных глубинах.

Непреходящая ценность Хемингуэя поддерживается именно этой скрытой мудростью, которая держит на плаву весь массив его творчества, структура которого четка и ясна, а порой скупа до драматизма.

Хемингуэй рассказал лишь то, что он видел своими глазами, то, от чего он сам страдал и чем сам наслаждался, ибо только этому он сам мог верить. Его жизнь была непрерывным и рискованным обучением ремеслу. И в своем ремесле он был честен до чрезмерности: достаточно подумать, сколько раз писатель рисковал своей жизнью, чтобы потом точно описать простой поступок своего персонажа.

В этом смысле Хемингуэй был не больше, но и не меньше того, кем желал быть: человеком, жившим наполненной жизнью в каждый момент своего существования. Его судьба в определенном смысле была судьбой его героев, которые проживали мгновение в любой точке Земли, но оставались в вечности благодаря верности тех, кто их любил. Пожалуй, это и есть наиболее точное определение величины Хемингуэя. И, возможно, это определяет не конец, а лишь начало жизни в мировой литературе. Он — естественный образец великолепного человеческого экземпляра, настоящего и невероятно честного труженика, который, пожалуй, заслуживает большего, нежели места в высших сферах мировой славы.

Мехико, 1961

Самая лучшая работа на свете

Источник: Российский журнал «Индекс/Досье на цензуру» (№ 2'1997)

Еще каких-то пятьдесят лет назад школ журналистики вообще не было. Мы учились этому ремеслу прямо в репортерской комнате, в типографии, в ближайшем кафе и на пятничных ночных «бдениях». Газета была фабрикой, где изготовлялись журналисты и печатались новости, причем без экивоков. Мы, журналисты, всегда держались вместе, жили общей жизнью и были так одержимы своей работой, что не говорили ни о чем другом. Работа способствовала образованию крепких дружеских связей, и для личной, отдельной, жизни места почти не оставалось. Обязательных редакционных летучек никто не проводил, но каждый день в пять часов все сотрудники собирались попить кофе в отделе новостей и переводили дух после дневной гонки. Мы просто разговаривали, обсуждали горячие новости по каждому разделу газеты и вносили последние штрихи в материалы завтрашнего выпуска.