Статьи и интервью, 2007 г. - [33]

Новая философская мысль не только опиралась на гуманистический анализ молодого Маркса, но и обнаруживала очевидное отсутствие диалектической логики в построениях официальных мыслителей. Практическая система мышления, предъявлявшаяся публике под именем «марксизма-ленинизма», выглядела не более чем отечественной разновидностью привычного позитивизма, только украшенного своевременными революционными цитатами.

Инакомыслие начиналось с чтения источников и размышления над ними. Сопоставление логики «классиков марксизма» с логикой окружающей жизни демонстрировало вопиющие несоответствия. Верны или не верны были построения «основоположников», предстояло еще выяснить, но вот то, что претензии системы на выполнение их заветов не соответствовало действительности, просто бросалось в глаза.

Да, марксизм был единственной доступной методологией, но именно эта методология идеально подходила для решения встававших перед мыслителями задач. И не случайно последующий отказ интеллигенции от марксизма знаменовался в значительной мере и отказом от критического анализа, заменявшегося осуждением или апологетикой тех или иных явлений настоящего и прошлого.

Радикальные марксистские группы, разумеется, пошли дальше, пытаясь воплотить на практике ленинские идеи о создании настоящей революционной партии, в противовес выродившейся КПСС, они стали создавать подпольные организации, которые успешно выявлялись органами КГБ. Правда, очень часто дальше дискуссионных кружков дело не продвигалось. Но и этого было достаточно для репрессий. В конце 1950-х была разгромлена группа Льва Краснопевцева в Московском университете, в конце 1960-х точно та же история повторилась с «Союзом коммунаров», созданным в Ленинграде Валерием Ронкиным. Московские подпольные марксистские группы 1970-х годов продолжили эту эстафету (и в том смысле, что обсуждали вопрос о необходимости политической организации, и в том смысле, что были быстро разгромлены).

Последними заметными примерами такой деятельности были подпольная Партия новых коммунистов в 1972-1973 годах, группа «Левая школа» в 1974 году (объединившись, эти две организации по инициативе Александра Тарасова приняли название «Неокоммунистическая партия Советского Союза») и группы, сложившиеся в 1977-1982 годах вокруг самиздатовских журналов «Варианты» и «Левый поворот». Были, конечно, и другие объединения, в том числе и не выявленные КГБ (но и не сумевшие развернуть сколько-нибудь широкую - по масштабам самиздата - деятельность). Однако происходило это на фоне уже меняющейся идеологической конъюнктуры.

В диссидентской традиции принято считать рубежом 1968 год, когда советские танки вторглись в Чехословакию, подавив реформы «пражской весны». С этого момента, по словам многих участников правозащитных и либеральных групп, они утратили веру в «социализм с человеческим лицом». С точки зрения интеллектуальной логики это кажется несколько странным. Почему вера в идею утрачивается из-за того, что ее приходится подавлять с помощью оружия? Скорее применение силы свидетельствует о силе и влиянии идеи, с которой не удается справиться иным способом. Иное дело, если бы идеологам «пражской весны» дали реализовать свои взгляды и они провалились - тогда бы можно было говорить о крахе иллюзий.

Кстати говоря, за пределами уже формировавшегося диссидентского круга подавление «пражской весны» в гораздо меньшей мере может быть признано в качестве идеологического водораздела. «Новый мир» продолжал выходить с прежней редакцией еще несколько лет. Целый ряд ставших классическими книг «легального марксизма» хоть и писались в конце 1960-х, но вышли в свет уже в 1972-1974 годах. Собственно, резкое ужесточение цензуры по отношению к академическим публикациям наблюдается лишь в 1974-1975 годах. Не надо изображать брежневскую эпоху как время однозначной и унылой реакции, внутри этого периода были свои стадии. Скорее события 1968 года были отправной точкой для самоопределения тех, кто уже созрел для некоторых идеологических выводов. А с другой стороны, на уровне политическом, становилось ясно, что надежды на реформы в рамках советской системы иллюзорны. Это повышало градус идейного радикализма в формирующемся диссидентском движении, которое от концепций «социализма с человеческим лицом» переходило на позиции антикоммунизма.

Однако этот переход означал кризис и в значительной мере раскол в рядах поколения, которое принято называть «шестидесятниками». Необходимость политического выбора выявила и глубокие различия по отношению к социалистической идеологии. Обнаружилось, что с самого начала в одном и том же общественном движении были заложены две тенденции не просто противоположные, но по сути - несовместимые.

Для одной части «шестидесятников» лояльность по отношению к идеям социализма была не более чем техническим условием легальности в советской системе, которая формально эти идеи провозглашала. Для других речь шла о принципиальных убеждениях, о подлинной приверженности гуманистическому марксизму, из которой и проистекало их критическое отношение к сталинизму и советской социально-политической практике.