Стать Джоанной Морриган - [95]

Разумеется, я взяла бы собаку с собой – если уж Байрон смог притащить в Кембридж медведя, я бы точно сумела спрятать немецкую овчарку в своей «берлоге». Может быть, в кладовой или в шкафу.

Я читала бы английскую литературу, и печаталась бы в газете «Varsity», и встречалась бы с младшими братьями Хью Лори, и покупала бы сигареты в магазинчике на углу. Это был бы непреходящий трехлетний праздник, непрестанное пиршество и блаженство.

Но мне пришлось бросить школу и сбежать с рок-н-ролльным цирком ради денег.

И теперь я приветствую этих прекрасных людей, как артист рок-н-ролльного цирка. Родители Рича уже уехали, и можно вернуться к своему привычному амплуа. Лихо заломив набекрень шляпу-цилиндр, я сую в рот дымящуюся сигарету и встаю, широко раскинув руки:

– Всем привет! Я Долли Уайльд! Очень рада знакомству! Давайте выпьем! Я привезла вам гостинец из Вулверхэмптона.

Я демонстрирую им бутылку «MD 20/20», купленную в магазинчике у вокзала.

Уилл говорит:

– Спасибо, но мне лучше пива.

Я мысленно обозначаю его смутьяном и в своей внутренней записной книжке помещаю его в список недругов с пометкой «не хочет пить». Но все остальные храбро садятся за стол и наливают себе по стаканчику ядовито-зеленого снадобья.

– Прямо как на наших студенческих пьянках! – весело говорит Эмилия, и все пьют до дна.

– Так вот ты какая, enfant terrible[6] «D&ME», – говорит мне Кристиан. – Я читаю твои статьи.

– Роб Грант называет меня éléphant terrible[7], – говорю я, указав на свои телеса. – Хотя беззубому бывшему панку лучше бы лишний раз не выступать. Среди журналистов Роб держит первенство по количеству случаев оскорбления действием со стороны музыкантов, которых он оскорбил словом, – хотя я иду на втором месте с минимальным разрывом. В прошлом месяце басист из «Via Manchester» выплеснул мне в лицо целый стакан мочи.

– Это была водка, Долли, – говорит Тони.

Все остальные смеются с сочувственным ужасом.

– Он сказал, что в следующий раз это будет моча. К тому же водка в «Академии» на вкус в точности как моча. И вообще…

Внутренне я обмираю от страха, что гости Тони переведут разговор на материи, мне неизвестные, и пустятся в умные рассуждения о вещах, мне неведомых. Кант, древнегреческие философы, Шопенгауэр. Я еще их не читала. Да, я читала Рембо – но не знаю, где в его имени ставится ударение и как оно вообще произносится – вряд ли как Рэмбо. Но если да, то у меня наготове полсотни анекдотов о Сильвестре Сталлоне – и мне до сих пор жутко стыдно за тот раз, когда я брала интервью у группы и неправильно поставила ударение в слове «парадигма», и кто-то из музыкантов с усмешкой меня поправил.

Вот в чем большой минус самообразования по книгам: иногда непонятно, как что произносится. У тебя есть что сказать по существу, но ты молчишь, потому что боишься произнести что-то неправильно и тем самым как бы расписаться в своем невежестве. Это проклятие самоучек. Или «самоученых», как я сказала на том же памятном интервью, опозорившись дважды. Тогда явно был не мой день.

И теперь, чтобы обезопасить себя от эпичных провалов, я делаю то, что делают все неуверенные в себе люди: перевожу разговор на темы, в которых я разбираюсь лучше всего. Я говорю о себе. Целый день говорю о себе. О своей боевой биографии: о монахинях и минетах, об Эле по прозвищу Большой член, о толстых девчонках, которые «отлично плавают». Даже о своем выступлении в прямом эфире в «Выходных в Мидлендсе». Потому что теперь я могу посмеяться над той незадачливой девочкой. Долли Уайльд может смеяться над Джоанной Морриган с ее ненакрашенным личиком и убогим нарядом.

«Я душа этой компании!» – думаю я про себя, глядя на смеющихся собеседников, явно шокированных моими эпатажными откровениями. Кристиану особенно нравится история о том, как я брала интервью у Марка Эдварда Смита из «The Fall» и спросила, много ли у него поклонниц. Смит ответил, сверкая глазами: «Я поимел больше телок, чем ты съела горячих обедов, детка». На что я возразила, похлопав себя по объемистому животу: «Что-то я сомневаюсь».

– Ха-ха-ха, – ржет Кристиан. – Блестящий ответ.

Я не говорю Кристиану, что этот ответ я придумала на самом деле через четыре дня после интервью, лежа в ванне и глядя на свой живот. Тогда я лишь нервно хихикнула, пробормотала: «Хорошо тебе! И им тоже!» – и перешла к следующему вопросу.

Но мелкая ложь это почти и не ложь. Я чувствую, что могла бы такое сказать, – а значит, уже и не важно, говорила ли я это на самом деле. Мелкая ложь не имеет значения, когда ты – живая легенда. Когда ты – живая легенда, любая ложь может стать правдой.

Шесть часов вечера. Неумеренное потребление алкоголя вызывает непредсказуемые последствия: компанию вдруг пробивает заняться спортом.

– Хватит болтать! – решительно заявляет Тони и сгоняет гостей на лужайку – играть в какую-то непонятную игру, в которой будут задействованы воланчики и бадминтонные ракетки.

– У меня неподходящий бюстгальтер, – говорю я, когда меня приглашают присоединиться.

Тони, кажется, рад, что я не буду играть. Это немного обидно, но я решаю проявить благодушие и машу им рукой – мол, играйте, ребята, а я посижу посмотрю, – на манер царственной Мэгги Смит.