Стать Джоанной Морриган - [75]

– Ничего, – говорю я, укладывая сыр на хлеб. – Просто… я что-то разгоряченная в последнее время. Ну, знаешь… Как ненасытное животное.

– Ты и есть ненасытное разгоряченное животное, – говорит Крисси.

– Спасибо!

– Животное вроде мисс Пигги, – продолжает Крисси. – У тебя точно такой же пронзительный громкий смех, когда ты смеешься над собственными идиотскими шутками. И, как у мисс Пигги, у тебя в заднице шарила мужская рука, – добавляет он, хитро прищурившись, и выходит из кухни.

В тот же вечер, чуть позже, я говорю Крисси два слова: «Белая куропатка». Это наши старые кодовые слова, означающие «Встречаемся в платяном шкафу, будем секретничать». Платяной шкаф это такое особое место, где мы с Крисси делимся друг с другом секретами. Именно там я призналась, что влюблена в Джейсона из «Битвы планет», и Крисси сказал, что он тоже в него влюблен, и мы договорились, что, когда вырастем, женимся только на ком-то из Стражей космоса. Или вообще ни на ком. Это было давным-давно.

Мы сидим в шкафу, тесно прижавшись друг к другу – мы оба стали гораздо крупнее с тех пор, как придумали эту штуку.

– Ну, чего? – говорит Крисси.

– Ты сказал, у меня в заднице шарила мужская рука. Что это значит?

– Ты сама знаешь, – говорит Крисси.

– Не знаю.

– Нет, знаешь.

– Нет, я не знаю!

Конечно, знаю.

– Это же очевидно, – говорит Крисси. – Ну, поздравляю.

Мы долго молчим.

Потом я говорю:

– Ты не хочешь спросить, как все было?

Крисси тотчас же отвечает:

– НЕТ!

Мы снова молчим. Крисси явно раздирают противоречивые чувства: любопытство и ужас. И наконец:

– Было больно?

– Не…

– Вообще-то я не хочу ничего знать.

Крисси пытается выйти из шкафа. Я хватаю его за футболку и усаживаю на место. Мы сидим молча и ждем, когда уймется его очевидная тошнота.

Потом он говорит:

– И вы оба разделись совсем догола?

– Да.

– О господи.

– Извини, – добавляю я на всякий случай.

– Ничего страшного.

Крисси долго сопит и вздыхает. Пыхтит и кряхтит. А потом говорит:

– Понимаешь, в чем дело… Спросить я, может быть, и хочу, но ты же ответишь. И когда ты ответишь, я просто не выдержу. В буквальном смысле. Потому что потом я представлю, как ты занимаешься сексом, и мне неизбежно захочется убивать. И себя, и тебя, и всех в этой семье. И всех наших родных и знакомых. Господи. Не хочу даже думать, что ты занимаешься сексом.

– Теперь уже никуда не деться, придется думать.

– Нет! Это мерзко.

– И все же подумай… Я занимаюсь сексом.

– НЕТ!

– Я занимаюсь сексом, я занимаюсь сексом, я занимаюсь сексом.

Крисси дает мне неслабого братского тумака. Каждый, у кого есть братья, знает, что это такое – вполне себе сильный удар кулаком, от которого больно, и так и задумано, чтобы было больно, но обижаться нельзя и давать сдачи нельзя, потому что ты сам нарывался, специально, – потому что бывают такие мгновения, когда тебе хочется получить тумака от брата. Никто не знает, почему так происходит. Мы снова молчим.

Наконец я предлагаю:

– Необязательно рассказывать обо мне с Тони Ричем. Можно назвать главных действующих лиц как-нибудь по-другому. Скажем, Питер Венкман и Дана Барретт?

Крисси согласен.

И я рассказываю ему, как Дана Барретт из «Охотников за привидениями» лишилась девственности с Питером Венкманом из «Охотников за привидениями», и он задает еще пару вопросов, и говорит только: «БРР!» – и три раза «УБЕЙТЕ МЕНЯ КТО-НИБУДЬ!»

В какой-то момент он надевает на голову наволочку и говорит, очень тихо:

– А какой у него член?

И я отвечаю:

– Кожа нежная, как детская кофточка из фланельки, и он немного изогнут влево. Наверное, потому, что сам Венкман левша и дрочит левой рукой. Я это сообразила сама и ужасно собой гордилась. Я себя чувствовала… Дэвидом Аттенборо, когда он наблюдает за муравьями, чтобы лучше понять их повадки.

Я рассказываю обо всем, что испытывает человек, у которого секс впервые, и когда я завершаю рассказ, мы с Крисси заключаем безмолвное соглашение, что больше мы эту тему не обсуждаем. Никогда в жизни.

Мы выползаем наружу, оставив мою утраченную невинность в шкафу, среди черных пакетов для мусора, набитых старыми куртками. Крисси сразу идет к себе в комнату и врубает «Мне нужно кое-что тебе сказать» на полную громкость. Близнецы просыпаются и орут на два голоса. Плач близнецов – это единственный звук на свете, который может быть громче, пронзительнее и настырнее, чем гармонии братьев Гибб. 

19

Все это время я писала письма Джону Кайту – по два, три, четыре письма в неделю, а Джон писал мне. Я писала ему за столом у себя в комнате, глядя на его фотографии на стене, стряхивая пепел в его пепельницу; он писал мне из студии в Уэльсе, где записывал новый альбом.

Он был первым, кому я рассказала о своем благополучно утраченном целомудрии. Задолго до того, как я затащила Крисси в платяной шкаф и нанесла тяжелейшую травму его неокрепшей психике, я возвращалась домой в электричке – внутри по-прежнему все болело – и писала Джону о том, что со мной произошло прошлой ночью.

Хотя к тому времени я была женщиной уже почти четырнадцать часов, письмо все равно получилось по-детски наивным. Сейчас я бы уже постеснялась писать такие бесхитростные, невинно-порнографические откровения. Но тогда я не знала, что люди обычно не пишут «друзьям» многостраничные письма, содержащие красочные описания постельных процессов, когда тебя вертят и так и этак, и заправляют тебе до тех пор, пока ты не начинаешь орать, что подробности вроде того, как ты вся лоснилась от пота, или как ты скакала верхом на партнере, полностью голая, не считая цепочки с подвеской, которая колотила тебя по ключицам, это все-таки…