Стать Джоанной Морриган - [62]

Он смотрит на меня и вдруг вспоминает, что я и есть истерически экзальтированная девица подросткового возраста, и что я, возможно, не знаю, кто такие «Bay City Rollers».

– Только не обижайся, – говорит он и добавляет уже мягче: – Слушай… ты что, влюблена в Джона Кайта?

– Нет, – говорю я с несчастным видом. Это «нет» явное «да».

– Потому что последний абзац – это практически предложение руки и сердца. Ты пойми. Мы все через это прошли. Но, Долли… мы музыкальные критики, а не фанаты. Собственно, я забочусь в первую очередь о тебе. Сама подумай, как это воспримут читатели.

Я не слушаю, что он говорит, потому что делаю мысленные пометки. Вырубаю на внутренней стене огромными буквами: «ВАЖНАЯ ИНФОРМАЦИЯ НА ВСЮ ЖИЗНЬ: НЕ ПИШИ КАК ФАНАТКА. И НЕ ВЛЮБЛЯЙСЯ».

Кенни видит, что я сейчас разревусь, и спешит перевести разговор на нейтральную территорию:

– И твои музыкальные ссылки несколько… устарели. Ты сравниваешь Кайта с «Deacon Blue» и с одной композицией из «Лучших песен Саймона и Гарфанкела». А как же «American Music Club», или Ник Дрейк, или Тим Бакли? Ты о них даже не упоминаешь.

Я пожимаю плечами, потихоньку впадая в отчаяние. Ник Дрейк как раз следующий в моем списке альбомов, которые я возьму в библиотеке, как только появятся деньги. И я даже не слышала о Тиме Бакли. Сколько групп надо послушать, чтобы стать настоящим музыкальным обозревателем? Если больше двухсот, то на это уйдет целая вечность. По моему подростковому читательскому билету я могу взять не больше пяти альбомов за один раз.

– А если я буду брать диски в библиотеке, мне компенсируют эти расходы? – вдруг спрашиваю я. – Они там по двадцать пенсов за штуку. Можно устроить, чтобы мне компенсировали расходы? Это было бы очень кстати.

Впервые в жизни я вижу Кенни таким изумленным. Он молчит почти минуту, а потом говорит:

– Уайльд. Тебя снабдят любыми альбомами, какими захочешь. Позвони в студию, в рекламный отдел, и тебе пришлют целый мешок, набитый альбомами всех алчущих славы, волосатых, убогих задротов, рвущихся на современную западную рок-сцену. Можешь забить хоть все тумбочки и шкафы записями «Superchunk», «Ned’s Atomic Dustbin» и «Bum Gravy». А если решишь, что тебе не особенно нравятся определенные представители унылого гребо с бубнами, можешь продать эти диски за приличные деньги. Наш собрат по перу Брайс Каньон уже года четыре барыжит дисками, а доходы идут на поддержку его здорового – в смысле, пагубного – пристрастия к кокаину. Это клуб «Тропикана». «Линкс» на халяву.

Он смотрит на меня.

– «Линкс» это группа, Уайльд.

Спустя четыре часа: мы на вечеринке, где-то в Сохо.

Мы вышли из паба около пяти вечера, вышли все вместе, одной толпой. Это просто волшебно: выйти из бара дружно пьяной компанией – прямо в начало долгого весеннего вечера. Здания на Южном берегу стоят бледно-серые, словно чумазые подружки невесты. Женщины ходят по улицам в ярких платьях. Лондон похож на игрушку, которая не надоест никогда. Вечера не кончаются – они превращаются в утра так плавно, что ты даже этого не замечаешь.

Я думала сесть на семичасовую электричку до Вулверхэмптона и уже собиралась прощаться с народом, но тут разговор зашел о сегодняшней вечеринке, на которую вся редакция отправляется в полном составе.

– Пойдем с нами, – сказал мне Кенни. – Пойдем с нашей бригадой по сносу зданий. Парни из «Disc & Music Echo» уже здесь! Мы выпьем всех ваших мужчин и отымем все ваше пиво!

Я говорю, что мне надо домой. Я не хочу домой.

– Там будет твой разлюбезный Джон Кайт, – говорит Кенни, хитро прищурившись.

– Последняя электричка на Вулверхэмптон уходит в десять тридцать пять, – говорит Зи.

– И там будет Джон Кайт, – повторяет Кенни, глядя мне прямо в глаза.

И вот она я, на своей первой в жизни вечеринке от шоу-бизнеса. На первой в жизни вообще, если честно – не считая гулянок на свадьбах двоюродных братьев и сестер. На последней свадьбе, где я была, мы с Крисси и Люпеном сидели под столом и выковыривали крем из эклеров – целого блюда эклеров, – а потом плясали под «Сыграй мне, Амадей» Фалько, так что у нас послетали ботинки. Плохо, что Люпен был в резиновых сапогах и что кузина Эйли сидела там, где сидела, но в общем и целом праздник удался.

Эта вечеринка совсем не такая, как свадьбы в нашем семействе. Основная проблема в том, что я здесь никого не знаю. Да, я пришла не одна, а в компании «D&ME», но я до сих пор не совсем понимаю, что с ними делать. Они стоят у барной стойки – здесь наливают бесплатно, но бармена нет на месте, – и ждут, когда их обслужат. Ждут, раздражаясь все больше и больше. Мне почему-то втемяшилось в голову, что именно мне следует предпринять что-то по этому поводу – не в последнюю очередь потому, что я не могу присоединиться к их разговору о «Фаусте». Потому что я даже не слышала о такой группе.

Я выжидаю еще две минуты и беру дело в свои руки.

– Что пьете, ребята? – говорю я, перелезая через барную стойку и вставая на место бармена. Раздухарившись от сидра и «MD 20/20».

– Мне виски с колой, Уайльд, – говорит Кенни. – Но ты… э… уверена, что так можно?

– Это называется «вулверхэмптонское самообслуживание», – говорю я, упиваясь собственной крутостью. – Однажды я двадцать минут заменяла бармена в пабе «Посада». В канун Рождества. Я тогда очень им помогла, но они повели себя неблагодарно. Меня попросту выставили из бара.