Стать Джоанной Морриган - [26]

– Не знаю, – говорю я. – Но звучит круто, скажи!

Но уже очень скоро я все узнаю. Я узнаю, как звучит ржавая басовая бензопила, – я уже заказала альбом. В Центральной библиотеке можно взять любой диск по двадцать центов за штуку. Не все есть в наличии, но их можно заказывать из других библиотек. Позавчера, когда папа пришел домой пьяный в дугу и свалился в отключке в прихожей, я выгребла у него из карманов всю мелочь и заказала десять альбомов – тех групп, которые настоятельно рекомендует журнал «Disc & Music Echo».

– Заказы приходят в течение шести или даже восьми недель, – говорит мне библиотекарша, с опаской глядя на бланк заказа, где записаны совершенно не библиотечные вещи вроде: «Jane’s Addiction: Ничто не стыдно», «Babes In Toyland: Машина для порева» и «Bongwater: В наркотических волнах», – в моей пухленькой детской руке.

– Ничего страшного, – говорю я. – У меня будет время их вообразить.

Она смотрит на меня странно.

Это моя новая фишка – представлять музыку по словам. Я лежу на кровати поверх покрывала и представляю себе, как будут звучать эти альбомы. Это немножко похоже на магию, на проекцию мыслей из вторых рук. В ожидании реальных альбомов я сочиняю их воображаемых двойников у себя в голове. Я смотрю на обложки альбомов и вывожу музыку из цветов и фигур – закатные вихри с «Небес или Лас-Вегаса» Cocteau Twins, сатанинская алая вышивка на «Ritual de lo Habitual» Jane’s Addiction – вдохновленная этими яркими образами, я вплетаю их, синестетически, в свои сексуальные фантазии – на фоне размытых лилово-синих полос «Шрама» Lush.

Уже ноябрь, на улице холодно и противно, и я прячусь от холода в библиотеке воображаемой музыки – с головой, полной вихрящихся красок, я смотрю на продрогшую луну за окном.

Стараясь не разбудить Люпена, спящего рядом.

 Понятно, что нельзя вечно дрочить на коллекцию воображаемой музыки. Когда-нибудь тебе захочется ее услышать, и ты предпримешь какие-то действия.

Во всех музыкальных журналах постоянно упоминаются Джон Пил и его легендарные сейшны на Радио-Один, где выступают все эти группы: ночной клуб на радиоволнах, куда открыт вход для людей всех возрастов и в любом одеянии. Даже для толстой четырнадцатилетней девчонки в длинной «викторианской» ночнушке – когда все домочадцы давным-давно спят.

Ровно в полночь я подключаю к радиоприемнику огромные папины наушники, ложусь рядом с Люпеном – спящим – и пытаюсь найти Радио-Один по информации о настройках из «Radio Times». Переключаясь с одной станции на другую, я слышу знакомые кусочки из Кайли, и «Simply Red», и Глэдис Найт, но кручу ручку настройки дальше – я ищу других дроидов.

И наконец на частоте 97,2FM я слышу голос, говорящий с протяжным ливерпульским акцентом, что-то о «немалых усилиях, которые пришлось предпринять, чтобы выяснить даты гастролей «Jacob’s Mouse», стремительно набирающего популярность трио из Ипсуича».

Вот оно! Я стою на пороге! Это дядюшка Пил, о котором все говорят! Сейчас я впервые услышу контркультуру 1990-го! Здесь вся тусовка, вся настоящая жизнь!

Медленно и угрюмо, как ослик Иа-Иа, Пил перечисляет даты концертов и наконец объявляет следующего исполнителя.

– Сразу предупреждаю, это не легкая музычка для буржуазного обывателя, – говорит он и врубает песню.

Внезапный звуковой удар – через наушники – сразу дезориентирует. Жесткая, злая гитара, на которой играют как будто с единственной целью: повергнуть в ужас любого, кому еще не довелось испытать подобный акустический опыт, например прокатиться на трехколесном велосипеде под неисправной бетономешалкой, набитой умирающими детьми.

Потом вступает вокал. Человек – судя по голосу, одержимый всеми бесами сразу, – истошно вопит, предупреждая:

– Он уже около твоего дома! Он уже около твоего дома!

Я в жизни так не пугалась. Это уж точно не Тина Тернер с ее «Запотевшими окнами». Это радийное «Шоу Джона Пила» явно идет на каком-то особом диапазоне, на котором демоны переговариваются друг с другом, замышляя конец света. А голос в наушниках так и вопит:

– Он уже около твоего дома! Он уже около твоего дома!

Я выключаю приемник и снимаю наушники. Меня всю трясет. Господи боже. Мне надо попить. Встаю с кровати, иду к столу. Проходя мимо окна, выглядываю наружу, и там снаружи… стоит человек, около моего дома.

Просто стоит под фонарем на другой стороне улицы. Зловещий, как любой незнакомец в ночи. Зачем он здесь? Почему? ПОЧЕМУ? По ночам в нашем квартале никто не ходит. Это какая-то дьявольщина.

Заметив движение в моем окне, он поднимает голову. Лицо белое как полотно. Он смотрит прямо на меня. От страха мне кажется, что его лицо плавится, растекается, превращается в «Крик» Эдварда Мунка, который я видела в «Ключе к современному искусству начала двадцатого века» (Лурд Сирлот, Bateman, 1990).

С трудом подавив собственный крик, я забираюсь обратно в постель и прячу приемник под кучу одежды на полу – зарываю поглубже, а то вдруг он теперь заражен радиацией зла.

Я прижимаю к себе спящего Люпена – отчасти чтобы успокоиться, отчасти чтобы отдать его в жертву этому человеку с растекшимся белым лицом, если тот вдруг ворвется к нам в комнату.