Когда у Нины родился сынъ, молодая мать возилась съ нимъ, какъ съ игрушкой. Пеленать его, баюкать было для нея большимъ удовольствіемъ и развлеченіемъ. Однажды, вздумавъ позабавить малютку, она вытащила для него изъ сундука свои дѣтскія куклы и… Фидо, войдя въ саклю, засталъ ребенка-жену съ жаромъ и увлеченіемъ играющей въ эти куклы, между тѣмъ какъ некормленный младенецъ посинѣлъ отъ крика въ своей позабытой люлькѣ. Когда Фидо прикрикнулъ на Нину, она не поняла, за что на нее сердятся, и со страхомъ посмотрѣла на мужа своими большими кроткими глазами.
— Недостаетъ только, чтобъ она начала меня бояться… подумалъ Фидо.
Прошло года три. Нина подросла, поумнѣла, отчасти, похорошѣла, выучилась держать себя замужней женщиной, хозяйничать, ходить за дѣтьми. Она дружила съ сосѣдками, любила поболтать, посплетничать о томъ, что Вано любитъ Марико, и Марико — Гиго, и т. д. Иногда, за сплетнями, ей становилось нѣсколько досадно, что она, не въ примѣръ красивѣе Марико, а прожила за старымъ мужемъ, не зная, какъ это любятъ молодые веселые Вано, такъ пріятно бренчащіе на своихъ чунгури [1] и высоко заводящіе свои пронзительныя пѣсни. На Нину многіе исподтишка заглядывались, но для горца-грузина замужняя женщина — святыня; здѣсь не осетинскіе нравы.
Фидо чуялъ пробудившійся въ Нинѣ женскій инстинктъ и страдалъ глухо, но невыносимо. Онъ зналъ, что жена его невинна, но это мало его утѣшало; довольно было мысли, что отнынѣ Нина въ состояніи какимъ-нибудь несчастнымъ случаемъ стать виновной, чтобы довести ревниваго горца до полнаго отчаянія. Если-бъ Фидо узналъ, что кто-нибудь ухаживаетъ за Ниной, онъ убилъ-бы дерзкаго, какъ собаку, если-бъ узналъ, что Нина кого нибудь любитъ… но объ этомъ старикъ и думать не хотѣлъ, а лишь скрипѣлъ зубами, и, вращая страшными глазами, гладилъ дрожащею рукой свой дагестанскій охотничій ножъ. Главнымъ образомъ, Фидо тяготило сознаніе, что самъ онъ лично слишкомъ ничтожный оплотъ противъ опасности: любовь, если захочетъ, однимъ взмахомъ перенесетъ молодую женщину черезъ обязанности къ скучному, мрачному старику и броситъ ее въ объятія какого-нибудь браваго удальца. Онъ сталъ слѣдить за Ниной, какъ прежде слѣдилъ за лисицей въ горахъ. Каждое слово ея съ мужчиной, каждая улыбка вызывали негодованіе Фидо. Начались сцены. Жена не понимала, чего хочетъ отъ нея мужъ, за что привязывается, бранитъ и, наконецъ, однажды даже ударилъ.
Когда это случилось, Фидо сталъ какъ безумный. Отнявъ руку отъ косы жены, онъ тяжело рухнулъ на полъ сакли и долго лежалъ, закрывъ руками красное отъ стыда и гнѣва лицо. Нина всхлипывала, не смѣя громко рыдать, и болѣе отъ страха, чѣмъ отъ обиды и боли: мужъ поучилъ жену… что-же тутъ особенно позорнаго? Вѣдь всѣхъ сосѣдокъ бьютъ время отъ времени мужья… Фидо всталъ. На немъ лица не было.
— Слушай, Нина, — сказалъ онъ тихимъ голосомъ, — во всю свою жизнь, я никому не нанесъ оскорбленія, а тебя ударилъ. Однако, я тебя люблю больше всего на свѣтѣ. Во мнѣ, должно быть джинъ [2] сидитъ. Я тебя такъ люблю, что, какъ подумаю о томъ, что ты не можешь отвѣчать такой же любовью, — я тебя ненавижу. Я знаю: ты, спасибо тебѣ, не измѣнила мнѣ еще для другого, но непремѣнно измѣнишь. Я не хочу видѣть этого. Мнѣ надоѣло жить Нина: я честный, прямой, добрый человѣкъ а изъ-за тебя я сталъ шакаломъ — хитрю, подсматриваю, придумываю всякое зло, бью женщину — и уже не могу перемѣниться, потому что я тебя люблю и тебѣ не вѣрю. Противно мнѣ; всѣ надо мной смѣются. Я убилъ-бы себя, но послѣ моей смерти ты непремѣнно выйдешь замужъ, а этому не бывать. Звалъ я тебя своею на этомъ свѣтѣ, моею будешь ты и на томъ: насъ попъ вѣнчалъ…
Нина съ крикомъ бросилась къ дверямъ, потому что рука Фидо протянулась къ развѣшенному на стѣнѣ оружію… Вслѣдъ ей грянулъ пистолетный выстрѣлъ, пуля оцарапала ей плечо. Фидо, дикій и страшный, выскочилъ на улицу и погнался за убѣгающей женой, цѣля въ нее изъ другого, неразряженнаго кремневого пистолета… но вдругъ выронилъ оружіе изъ рукъ, зашатался и грянулся ничкомъ въ придорожную канаву.
Когда его подняли, онъ былъ уже мертвъ. Много любившее и много страдавшее сердце разорвалось, не выдержавъ напора, нахлынувшихъ въ него волнъ любви и ревности… Смерть эта, какъ всякая скоропостижная смерть, разумѣется, надѣлала не мало хлопотъ смирнымъ жителямъ селенія…
Разсказала эту не очень давнюю исторію мнѣ та, кого я позволилъ себѣ назвать въ ней ходячимъ грузинскимъ именемъ Нины…
1908
