Старый гринго - [12]

Один из солдат Арройо протянул руку к зеркалу:

— Смотри-ка, это — ты.

А второй кивнул на изображение первого:

— Вот — я.

— Это — мы.

И слова закружили по залу: это мы, это мы, это мы, и послышалось бренчанье гитары, новые голоса влились в общий гомон; пришли кавалеристы, и возобновилось веселье с плясками и шутками в усадьбе Миранда, веселье, пренебрегавшее присутствием гринго, а тут появился и аккордеон, заиграл мексиканскую польку, и шпоры кавалеристов стали полосовать чудесный узорчатый пол, корежа его, раскалывая в щепы.

Старик вовремя удержал Гарриет.

— Это их праздник, — сказал он ей. — Не вмешивайтесь.

Она в гневе резко от него отшатнулась.

— Они ломают паркет.

Он с раздражением взял ее под руку.

— Вы за него не платили. Говорю вам, не вмешивайтесь.

— Я за это отвечаю! — воскликнула Гарриет Уинслоу, вызывающе выпрямившись. — Сеньор Миранда мне уплатил за месяц вперед. Я беру на себя заботы о его собственности на время его отсутствия. Я за все это отвечаю, слышите?!

— Значит, вы не думаете вернуться домой, мисс?

Молодая женщина покраснела, как покраснел бы он сам, если бы заранее не сыскал для себя веских аргументов, чтобы уже никогда не возвращаться домой.

— Конечно, нет! Особенно после того, что я увидела здесь сегодня вечером!

Она судорожно глотнула воздух, потом вздохнула глубже и медленнее. Сказала, что окончила колледж с отличием, но затем поняла, что ей вовсе не интересно учить детей, которые мыслят так же, как она сама. У нее не было стимула, интереса. Оставаться в Соединенных Штатах — означало погрязнуть в рутине. Она почувствовала, что ее долг — ехать в Мексику.

— И потому, если детей, которых я приехала обучать, тут не оказалось, я останусь, чтобы обучать этих детей, — сказала она тоном, который в равной степени выдавал и ее смущение, и довольство собой.

Мужчины и женщины — из войска и из деревни — плясали вперемешку, обмениваясь беглыми поцелуями, уже не обращая никакого внимания на стеснительное присутствие кого-то другого, самих же себя в зеркалах.

— Вы их не знаете. Вы их совсем не знаете, — сказал старик, не имея желания ответить ей так, как ответил бы до своего мексиканского путешествия: словами презрительного сострадания, колкой бандерильей[24] былых времен.

И уже намазывал, как масло на тост, вторую мысль на первую: а смотрела ли Гарриет Уинслоу в зеркало, когда входила сюда? Когда она, обретя прежнюю самоуверенность, ответила на утверждение старика: «Но и они не знают меня».

— Посмотрите на них, этот народ прежде всего нуждается в образовании, а не в ружьях. Их бы хорошенько помыть да прочитать им несколько лекций о том, как мы управляемся со своими делами у нас, в Соединенных Штатах, и все эти беспорядки кончились бы…

— Вы хотите приобщить их к цивилизации? — сухо сказал старик.

— Совершенно верно. Начну завтра же утром.

— Не торопитесь, — сказал старик. — В любом случае до утра надо еще где-нибудь переночевать.

— Я вам уже сказала, что беру на себя все заботы об этом поместье, пока не вернутся законные хозяева. А вы хотите поступить иначе?

— Никакого поместья здесь нет. Оно сгорело. Никакие хозяева не вернутся. Оставаться вам тут нечего и учить некого. Как бы вас первую не научили уму-разуму, мисс Уинслоу, да еще не очень приятным образом.

Она с удивлением взглянула на него:

— Вы мне показались джентльменом.

— Я джентльмен, дорогая мисс, клянусь, я джентльмен, и потому-то и взялся вас опекать.

Он нагнулся, приподнял ее над исковерканным паркетом, взвалил, как куклу, на свое старое, но крепкое плечо и понес ее, онемевшую от изумления, многократно умноженную зеркалами, словно в каком-то серебряном сне; понес из этого стеклянного, звеневшего музыкой пузыря, который чудесным образом остался цел, спасся от пожара, устроенного генералом. Гринго шел к выходу под шутки и завывание и веселые переливы победного аккордеона. Она продолжала отбиваться ногами и кулачками на холодном ветру равнины, среди жаровен и дыма от тлеющего навоза и подгоревших тортилий.

— Ты позаботься о ней, индейский генерал.

Он понимал, что сам тоже мог рассчитывать только на гостеприимство мрачного и угрюмого генерала Арройо. Гринго угодил в сети молодого повстанца. И почти был готов отвести Гарриет Уинслоу в роскошный железнодорожный вагон, в личный бордель неграмотного воина, помнящего о вековых несправедливостях, но все-таки мужлана, не умеющего ни читать, ни писать. Старик взглянул на Гарриет Уинслоу, мысленно задавая ей тот же вопрос, который задавал себе самому: а может быть, она права?

Он осторожно опустил ее на землю, обнял за плечи и оглянулся на мужчин и женщин революционной армии Чиуауа, закутанных в свои сарапе,[25] жмущихся к жаровням.

Гарриет и гринго тоскливо переглянулись, и каждый увидел свое отчаяние в глазах другого. Ночной простор — это огромный склеп под чистым небом, самое большое в мире открытое помещение. Прижавшись друг к другу, они чувствовали, будто погружаются на дно гигантского ложа, на дно океана, который, наверное, когда-то заполнял эту каменную чашу, а потом ушел, оставив на голой равнине водные миражи: моря, океаны, реки, которые здесь были или могли быть.