Старый дом - [191]

— Судите сами. Может, и перегнули мы где…

Секретарь, казалось, нарочно медлил. Он закурил, молча выбрался из-за стола, принялся расхаживать по ковровой дорожке. Кудрин сидел спиной к нему, машинально крутил в руках черную пластмассовую пепельницу. Но вот секретарь заговорил, голос у него был глухой, он как бы размышлял вслух:

— К анонимкам у меня предубеждение: их пишут клеветники или люди малодушные… В данном случае я мог послать к вам инструктора райкома и проверить факты на месте. И думаю, сделал бы плохо: во-первых, изменил бы своему принципу, а во-вторых… председатель колхоза товарищ Кудрин смертельно обиделся бы на секретаря райкома. Не так ли? Я решил, что двое коммунистов скорее поймут друг друга… Так пот, Харитон Андреевич, я верю тому, что ты мне сейчас рассказал. По постарайся правильно понять и то, что я тебе скажу… Видишь ли, дело в том, что сам факт появления такою письма говорит о многом. Со времени избрания тебя председателем колхоза прошло полгода, за это время люди изучали, присматривались к тебе. За полгода человека все-таки можно раскусить. Так вот те, кому ты пришелся по душе, пойдут теперь за тобой, а те, кому ты пришелся не ко двору, — они всячески будут выживать тебя, гадить и пакостить. Письмо это — первая ласточка… Порой мы любим всех людей подряд наделять ангельскими крылышками и скопом, чуть ли не всем колхозом, записываем в строители коммунизма. И несказанно удивляемся, когда в один прекрасный день приходит санкция от прокурора на арест: оказывается, тот или иной из наших распрекрасных "строителей коммунизма" таскал хлеб из колхозного амбара, или торговал самогоном, или спекулировал запасными частями… Конечно, говорить в наши дни о каком-то классовом враге было бы просто смешно. Сейчас люди разграничиваются по признаку… гм, притяжательного местоимения "мое" и "наше". Скажем, один говорит "мой огород", а другой — "наша земля". Так вот, Харитон Андреевич, ты, видно, довольно основательно наступил на хвост тем, кто назубок выучил склонение местоимения "мой" и весьма приблизительно представляет склонение его во множественном числе… (Кудрин про себя усмехнулся, вспомнив, что секретарь райкома когда-то учительствовал, преподавал детям грамматику русского языка.) Пока что твои противники пишут клеветнические письма и, надо полагать, следят за каждым твоим шагом, чтоб потом из мухи раздуть слона. Однако имей в виду, они могут насолить тебе покрупнее! Как говорится, сначала вонь, а потом и огонь. Голыми руками их не возьмешь: видел, как ловко маскируются под честных колхозников, якобы проявляют заботу об общественном благе! Вот, во-о-т… А копни поглубже, и увидишь остренькие зубки собственника. Мы часто, ох, как часто и бездумно повторяем со всевозможных трибун, что, мол, капитализм в нашей стране уничтожен окончательно и бесповоротно, остались лишь кое-какие пережитки, сущие пустяки… К сожалению, не пустяки, нет. Щука сдохла, а зубы оставила…

Секретарь через плечо Кудрина потянулся к пепельнице и притушил папиросу.

— Сколько коммунистов в вашей Бигре? Двенадцать человек? Мало, Харитон Андреевич, для такой большой бригады мало. Конечно, дело не в числе коммунистов, главное в том, как они работают. Если бы они были настоящими вожаками в своей бригаде, более чем уверен, что письма этого не существовало бы!

Кудрин неопределенно пожал плечами. Вспомнился, секретарь первичной парторганизации в Бигре: тусклый, безликий человек, прежде чем сказать свое слово, засматривает в глаза собеседника, боится ошибиться. Должно быть, по этой причине и держат его в секретарях: свой человек, удобный, куда хошь пойдет на поводу. Голова и руки-ноги вроде свои, а плясать заставляют чужие. Да, слаб он для Бигры.

…Было уже далеко за полдень, когда секретарь отпустил Кудрина. Он проводил его за порог своего кабинета, шутливо заметил:

— Есть такая примета: через порог не прощаются… Разговор наш тоже прошу оставить за порогом кабинета. Увидим, как дальше нам быть. Присматривайся к людям, что и как, дуги там не гни, держи свою линию. Линия твоя правильная, Кудрин! Вот так… Ну, будь здоров. Начинай готовиться к весенне-посевной. Имей в виду: если с верхов приедет комиссия по проверке готовности к севу, я их направлю прямо к тебе!

— Беда с этими комиссиями, председатели от них стонут…

— На то и комиссии, чтобы ваш брат-председатель не дремал!

Из райкома Кудрин вышел со смешанным чувством. Помимо незаслуженной, тяжкой обиды, которую нанесло ему письмо, оно заставило его и глубоко призадуматься. Пожалуй, секретарь прав: где-то они перегнули палку.

Вспомнил Кудрин строки из письма: "…председатель колхоза Кудрин самовольничает… имеет близкую связь с агрономом колхоза Сомовой…" Было обидно, что кто-то выведал его тайну, о которой, казалось, кроме него самого, никто не знал. Он хранил эту тайну до поры до времени в самом своем сердце, она была чистая, нежная и целомудренная, а тут вот кто-то злой и нахальный прикоснулся к ней липкими грязными пальцами… И вдруг в памяти всплыла картина далекого детства. Однажды Харитон в огороде среди картофельной ботвы нашел скворчонка. Должно быть, он выпал из гнездышка. Птенец еще не умел летать, Харитон бережно взял его в руки и осторожно сунул за пазуху, чтоб согреть. Он почувствовал, как неимоверно быстро бьется сердце в этом маленьком, живом комочке. Харитону до слез стало жалко бедного скворчонка: он был такой слабенький и беззащитный, а вокруг его подстерегало столько врагов… Харитон со своей находкой выбрался на улицу, и тут неведомо откуда на него налетел Рыжий Ларка — первый забияка и драчун среди акагуртских мальчишек. Ларка был года на два старше Харитона и на целую голову выше. Увидев под расстегнутой рубашкой Харитона живого скворчонка, Ларка хищно протянул руку: "Дай сюда!" Харитон хотел вырваться, но Ларка цепко ухватился за него, запустил руку за пазуху, и Харитон услышал, как слабо хрустнули косточки… После того случая Харитон на всю жизнь остро возненавидел Ларку, а тот, казалось, уже через минуту забыл о птенце.