Старый добрый неон - [7]

Все это было представлено в контексте очень долгой псевдодискусии о фальши с доктором Густафсоном, и передать ее в деталях заняло бы слишком много времени, так что я просто привожу некоторые самые яркие примеры. У нас с доктором Джи это вышло скорее в форме затянувшегося многосеансового качания туда-сюда в плане был я или не был полной фальшивкой, во время чего я все больше и больше ненавидел себя за то, что вообще подыгрываю. К этому времени психоаналиа я практически уверился, что он был идиотом, ну или по крайней мере весьма ограниченным в возможностях увидеть, что на самом деле происходит в людях. (Также ребром стояла вопиющая проблема его усов и постоянного поигрывания с ними). По существу он видел то, что хотел увидеть, а это такой тип человека, который я могу практически съесть на ланч в плане создания любых образов и представлений о себе, каких захочется. Например, я рассказал ему о периоде джоггинга, во время которого потерпел поражение перед импульсом ускорить шаг и более энергично двигать руками каждый раз, когда кто-то проезжал мимо или смотрел со двора, так что все закончилось костными шпорами и, в конце концов, пришлось опять-таки сдаться. Или потратил минимум два или три сеанса на воспоминания о примере с вводными курсами медитации в Общественном Центре Даунерс Гроув, куда меня уговорила пойти Мелисса Беттс из Сеттлмена, округ Дорн, на которых с помощью чистой силы воли я заставлял себя оставаться полностью недвижным в позе со скрещенными ногами и идеально прямой спиной еще долго после того, как другие ученики сдавались и падали на маты в судорогах и хватаясь за головы. Прямо с первой же встречи, несмотря на то, что маленький коричневый инструктор дал нам для начала только десять минут покоя, потому что разум у большинства людей с запада не может выдержать больше пары минут покоя и концентрации, не почувствовав себя настолько неприкаянными и не в своей тарелке, что они в панике сдаются, я оставался абсолютно недвижен и сфокусирован на вдыхании праны, опуская диафрагму, дольше всех, иногда даже полчаса, хотя мои колени и нижняя часть спины просто горели, и казалось, что по рукам ползают и из затылка вылетают рои насекомых — и мастер Гурприт, хотя и сохранял загадочное выражение лица, глубоко и с заметным уважением поклонился мне и сказал, что я сидел почти как живая статуя разума в покое, и что он впечатлен. Проблема была в том, что мы должны были продолжать медитацию и сами по себе дома, вне занятий, и когда я пробовал один, не мог просидеть и следить за дыханием больше пары минут, как чувствовал, что готов просто из кожи вон вылезти, и в итоге прекращал. Я только тогда мог сидеть и казаться тихим и сконцентрированным и выдерживать невероятно беспокойные и ужасные ощущения, когда мы все этим этим занимались — то есть только тогда, когда мог произвести впечатление на других. И даже на занятии, по правде, я часто концентрировался не столько на том, чтобы следить за праной, сколько на том, чтобы оставаться недвижным и в правильной позе и сохранять на лице глубоко умиротворенное и медитативное выражение на случай, если кто-то будет жульничать, откроет глаза и оглядится, плюс чтобы убедиться, что мастер Гурприт будет и дальше считать меня исключительным и называть тем, что уже стало моим прозвищем на занятиях, а именно «статуя».

Наконец, на нескольких последних встречах, когда мастер Гурприт велел нам сидеть в покое и сфокусированными столько, сколько мы сами хотим, и потом ждал почти час, пока наконец не бил в маленький колокольчик серебряной штучкой, чтобы обозначить конец периода медитации, только я и невероятно тощая, бледная девушка с собственной скамейкой для медитации, которую она приносила с собой на занятия, могли просидеть недвижно и сфокусированными весь час, хотя несколько раз у меня так все сводило от судорог и беспокойства, словно яркое синее пламя взбиралось по спине и невидимо выстреливало из затылка, пока за веками вновь и вновь взрывались пузыри цвета, что мне казалось, что я заору, вскочу и выпрыгну головой в окно. И в конце курса, когда была возможность записаться на следующие занятия, которые назывались «Углубление практики», мастер Гурприт подарил нескольким из нас разные почетные сертификаты, и на моем было имя, дата и черной каллиграфией подписано ЧЕМПИОН-МЕДИТАТОР, САМЫЙ ВПЕЧАТЛЯЮЩИЙ ЗАПАДНЫЙ УЧЕНИК, СТАТУЯ. Только когда я наконец уснул той ночью (я наконец пришел к компромиссу и убедил себя, что занимаюсь медитацией дома по ночам, когда ложусь и фокусируюсь на дыхании, пока не усну, и оказалось, что это просто феноменальное средство от бессонницы), только когда уснул, я увидел сон о статуе в городском парке и осознал, что мастер Гурприт, судя по всему, все это время видел меня насквозь, и что сертификат на самом деле был тонким упреком или шуткой в мой адрес. То есть он давал мне знать, что знал, что я фальшивка и даже близко не смог успокоить непрерывное коварство своего разума, ищущее, как бы впечатлить других, чтобы достичь покоя и соблюдать истинную внутреннюю сущность. (Конечно, чего он не прозрел — так это что в реальности у меня, похоже, не было истинной внутренней сущности, и чем сильнее я старался быть искренним, тем более пустым и фальшивым в итоге себя чувствовал, о чем никому не рассказывал до попытки психоанализа с доктором Густафсоном). Во сне я был в городском парке в Авроре, рядом с памятником танку Першинг у башни с часами, и во сне я вырезал огромнейшую мраморную или гранитную статую себя с помощью большого железного долота и кувалды размером с те, что дают на карнавалах, чтобы после удара по здоровой термометрообразной штуковине зазвенел звонок, и когда статуя наконец закончена, я ставлю ее на большую эстраду или помост и трачу все свое время, чтобы полировать, отгонять птиц от сидения или деланья своих дел на ней, убирать мусор и вычесывать траву вокруг эстрады. И во сне передо мной так проносится вся жизнь, солнце и луна снова и снова мотаются по небу туда-сюда, как дворники на автомобиле, и я никогда не сплю и не ем и не принимаю душ (сон проходил во времени сна, в противоположность времени пробуждения, то есть хронологическому), то есть я обречен всю жизнь быть не кем иным, как хранителем статуи. Не сказать, что это слишком тонко или сложно для расшифровки. Все, от Ферн, мастера Гурприта, анорексичной девушки с собственной скамеечкой и Джинджер Мэнли до парней из фирмы и некоторых представителей СМИ, у которых мы покупали эфирное время (я тогда еще работал медиа байером), проходили мимо, кое-кто по нескольку раз — а в один момент Мелисса Беттс и ее новый жених даже расстелили плед и устроили как бы небольшой пикник в тени статуи — но никто из них на меня даже не взглянул и слова не сказал. Очевидно, это был очередной сон о фальшивости, как тот, где я предположительно известная поп-звезда на сцене, но все, что я делаю — пою под фонограмму старых пластинок Mamas and Papas моих приемных родителей, которые проигрывает патефон у сцены, и кто-то, на чьем лице я никак не могу сосредоточиться, чтобы разобрать, постоянно подносит руку к пластинке, будто хочет ее промотать или поцарапать, и от этого сна у меня мурашки по телу. Эти сны очевидны, предупреждения от моего подсознания, что я неглубокий и фальшивый, и только вопрос времени, когда моему спектаклю придет конец. Еще одной драгоценной реликвией мачехи были серебряные карманные часы ее дедушки по материнской линии с латинским RESPICE FINEM, выгравированным на внутренней стороне крышки. Только когда она умерла и отчим сказал, что она хотела оставить их мне, я позаботился посмотреть перевод, после чего у меня снова побежали мурашки по телу, как в случае с сертификатом мастера Гурприта