Старый Чили - [3]

– Что? – она подняла голову. – Страсть к мужчинам, – и она зло засмеялась.

Меня передернуло.

– Скажи! Прошу тебя! – умолял я.

– Нужда, – ответила она.

– Ты не могла подождать моего приезда?

– Не могла. Родился сын.

– Сын?! Сынок? Где он?!

– Не знаю.

– Как не знаешь?

– Его у меня отняли.

– Кто отнял?! Кто?! Да не тяни! Не мучь! Моя совесть чиста перед тобой… Клянусь. Пароход продлил свой рейс. Я писал…

– Не шуми. Когда родился ребенок, жить стало совсем невмоготу. Контора продолжала снижать плату за сумочки. От недоедания у меня не хватало молока для ребенка. Пришлось докупать. А тут распоряжение от конторы: приготовить сумочки из красного шелка. У меня его не было. У меня был только белый шелк. Из него я и сделала сумочку. Но агент конторы забраковал мою работу.

Я просила взять эту сумочку, чтобы на вырученные деньги купить красного шелку. Плакала, умоляла… Он и слушать не хотел, А ребенок так жалобно плакал… Так жалобно… Тогда я пошла на хитрость. Я решила перекрасить белый шелк, но так как на краску денег не было, я перерезала себе жилу, вот здесь, – она указала на вену у запястья, – и стала протягивать белую нитку через рану.

– Красила кровью?!

– Да… Соседка по квартире нашла меня в обмороке. С ее помощью жильцы этого дома по центам собирали мне деньги на красный шелк, но собрать, конечно, много не смогли: беднота. Тогда я стала вечерами выходить на улицу и приставать к мужчинам, но они почему-то отказывались от меня. А ребенок так жалобно плакал… и мне так хотелось спасти его. Тогда я пришла вот сюда… в «Барбара-Кост». Мне было страшно, как будто я шла на казнь. Но даже и здесь, в «Барбара-Кост», в конторе по найму проституток, мне отказали. Я рыдала, умоляла, а мне говорили, что здесь не богадельня. На мое счастье вошла пожилая нарядная дама, пристально посмотрела на меня и сказала, что если меня подкормить, то, пожалуй, может выйти толк. А когда узнала, почему я здесь, стала даже настаивать. «Такие, – сказала она, – всегда стараются…»

Меня взяли. Да, я старалась… По ночам я «работала», а днем бежала к ребенку…

Он был похож на тебя, только ротик и ямочка на подбородке мои. Иногда мне хотелось удавиться, но стоило взглянуть на ребенка, и я прогоняла эту мысль.

– Но где же сын? – закричал я.

– Погоди… Однажды ко мне на квартиру вошли две очень важные дамы, посмотрели на меня, на ребенка, спросили, есть ли у меня муж и где он. Потом попрощались и ушли… Я поняла, что это были дамы из «гуманитарного общества». Я похолодела от какого-то смутного, недоброго предчувствия. Прошло несколько дней. Я уже было успокоилась, но однажды, вернувшись с «работы», я взглянула в корзинку, где лежал мой сынок, и лишилась чувств…

Корзинка была пуста. Соседи рассказывали, что эти две дамы пришли поздно вечером, во время моего отсутствия, в сопровождении полисмена и при свидетелях забрали ребенка. На столе был оставлен лист бумаги – приговор суда: «Проститутке из „Барбара-Кост“ не разрешается воспитывать ребенка».

– Но куда же они его девали?

– Не знаю. Не говорят. Вероятно, он далеко отсюда, в другом штате, в каком-нибудь приюте. Знаешь, я даже немного рехнулась…

Мэри вдруг заплакала, рот ее принял знакомое мне детское выражение, и на минуту я увидел прежнюю Мэри. Я едва удерживался, чтоб самому не зарыдать… Мы оба молчали. Что делать? Сына я потерял. Но как быть с Мэри?! Правда, это была не та Мэри, которую я так любил. При всем желании я не мог вызвать в себе и тени прежнего чувства. Но совесть говорила другое: «Какое бы У тебя ни было чувство, но ведь перед тобой сидит твоя Мэри. Та, которая ради твоего сына красила шелк своей кровью, и теперь на твоих глазах погибает в „Барбара-Кост“…

– Пойдем, – решительно сказал я, тронув ее за руку.

– Куда?

– Со мной. Уйдем из этого ада. Мы забудем навсегда это место. Будем снова жить вместе, и потом, может быть, нам вернут нашего сына.

Мэри задумалась. Думала долго…

– Ну что ж, пойдем? – я снова тронул ее за руку.

– Нет. Поздно… – твердо ответила она.

– Почему?

– Я теперь чужая тебе… Испорченная. Мне все будет казаться, что ты из жалости терпишь меня. Нет! Твоя совесть чиста. Так зачем еще тебе страдать из-за меня? Мне от этого не будет легче.

Тщетно я возражал, доказывал, убеждал, умолял. Она оставалась неумолимой.

Я поднялся, чтобы уйти, но она удержала меня за руку.

– Погоди… Возьми чек. Я ведь работаю на процентах, – она протянула мне какую-то розовую бумажку.

– Зачем? – удивился я.

– По нему ты уплатишь старухе полтора доллара. Иначе тебя не выпустят.

Я выбежал на улицу… Всю ночь я пил, чтобы прогнать отчаяние, но так и не мог прогнать его.

Чили замолк. Молчала цитра. Луна ушла вправо, потянув за собой серебряную дорожку.

– Прошло много лет, – продолжал Чили. – Однажды в Роттердаме я по обыкновению зашел в кабачок. Кабачок как кабачок. За стойкой – жирный хозяин. Жена его, молодая, красивая стерва, кокетничала и заигрывала с посетителями. Цель известная: споить и обобрать наивных моряков. Вошли два молодых матроса. Паршивенький оркестр из трех музыкантов завизжал и захрюкал что-то вроде марша. Молодые люди, польщенные такой встречей, довольно улыбаясь, уселись за столик. Судя по загару на их лицах, они только что вернулись из плавания и, следовательно, были при деньгах. Младшему из них было не больше семнадцати лет. Перемигнувшись с мужем, жена кабатчика подлетела к ним. Парни потребовали виски. Они быстро хмелели, а хозяйка, кокетничая, подливала им виски. Особенно разошелся младший. Я подумал: этот юнга зарабатывает мало, деньги достаются ему не легко. И вот за фальшивую ласку он отдаст весь свой труд этой прожженной кабатчице. Я подошел к их столу и, так как сам уже 86 был достаточно пьян, толкнул кабатчицу. Не успел я открыть рот, чтобы объяснить парням причину своего поступка, как получил от старшего из них удар прямо в глаз. Я был тогда очень силен и, рассвирепев, ответным ударом нокаутировал старшего, а младшего так рванул за руку, что тот громко застонал и на глазах его выступили слезы. И вдруг к своему ужасу и удивлению сквозь угар ярости и хмеля я увидел родную Мэри… Ямочку и детский рот – Мэри. Мэри…