Кочегар-неаполитанец поднялся на палубу и заиграл на своей цитре. Полились нежные, серебристые звуки. Аккомпанируя себе, он запел приятным тенором. Из кубрика вышли люди и уселись вокруг него.
Многие из нас не знали итальянского языка, на котором пел кочегар, но песнь его и без слов была понятна. Кочегар пел о любви, хорошей и чистой, как этот воздух, как эта ночь. Звуки] цитры вызывали самые сокровенные чувства и желания. Мысли тянулись к родным, друзьям, к родине. Замерла палуба. Замер рулевой на мостике. Замерли луна, море, воздух, – все замерло… Казалось, судно приостановило свой ход…
На бак медленно поднялся Чили и бесшумно опустился на бухту канатов. Он был неподвижен, и при свете луны его лицо казалось как бы отлитым из яркой меди. Боясь упустить хотя бы один звук песни, мы молчали.
– Хорошо! – задумчиво произнес Чили, когда песня кончилась, и протяжно вздохнул.
– Чили, у тебя в жизни была тяжелая история? – спросил я. – Расскажи.
Чили вздрогнул.
– Что же, – подумав, произнес он. – Рассказать?… Можно. Тебе это полезно будет послушать. Да… Дело было в Сан-Франциско. Я женился на молодой, очень хорошенькой работнице – итальянке Мэри. Ей было девятнадцать лет. Мать ее прибыла в Америку в поисках счастья. От этого «счастья» она скоро померла. Мэри вязала дамские сумочки, – тогда была мода на сумочки ручной работы, – но зарабатывала она очень мало.
Хозяин не имел своего предприятия. Заказы он давал на дом. И шелк, из которого делались сумочки, работницы должны были покупать на свой заработок, который был ничтожен. Как видишь, для хозяина это предприятие было очень выгодно. Мэри едва-едва хватало на жизнь, а тут еще ей пришлось и меня кормить.
Я остался без работы. Профессия моряка на суше мало применима, а мне очень не хотелось уйти в море и оставить Мэри, да и ей не хотелось отпускать меня. Мы крепко любили друг друга. Она была очень мила, и особенно привлекательны были рот и ямочки на подбородке. В ее глазах было что-то детское. Когда я однажды заговорил о возможной разлуке, губы ее сложились так жалобно…
Я готов был взяться за любую черную работу, но на биржах труда и без меня было много безработных. С фабрик и заводов увольняли. Ночлежки и парки были переполнены безработными. А тут еще Мэри забеременела. Что делать?! Я решил так: одной Мэри все же будет легче перебиваться на ее заработок, а к ее родам я успею вернуться с деньгами за весь рейс. В плавании буду отказывать себе во всем, даже в табаке, чтобы сэкономить лишний доллар. Мэри рыдала, словно прощаясь со мной навеки…
С тяжелым чувством ушел я в море. Я рассчитывал вернуться через полгода, но пароход неожиданно, по телеграфу, получил новое направление из Индии в Африку, и рейс наш затянулся на одиннадцать месяцев. Вернувшись в Сан-Франциско, я не застал своей Мэри…
Здесь Чили сделал паузу и стал набивать трубку. Пауза была длинная. Не глядя на меня, он затянулся трубкой.
– Я нашел ее…
– Нашел?! Где?
– Я рыскал по всему городу, по притонам, Я посетил «Барбара-Кост».
– Это что такое?
– Ты бывал в Сан-Франциско?
– Нет, еще ие пришлось.
– Так вот там, в порту, имеется такой квартал, называется он «Барбара-Кост».[1] Он сплошь состоит из публичных домов. Заходишь в любой из них и попадаешь в комнату. Медный барьер пересекает ее пополам. За барьером на ковре стоят и лежат полунагие женщины. Мужчины молча выбирают себе товар…
Почтенная старушка с вышивкой или спицами в руках, сидя на стуле у входа, монотонным голосом беспрерывно повторяет цену товара. Выбрав женщину, мужчина уходит с нею наверх.
В этом квартале имеются и специальные дома, где продается «колониальный товар»: негритянки, гаваянки, филиппинки, индианки – от молоденькой девушки, почти ребенка до огромной женской туши. Так вот здесь, в этом «Барбара-Кост», я и нашел свою Мэри…
Чили снова сделал» паузу и усиленно запыхтел трубкой.
. – Я, разумеется, растерялся, – продолжал он. – хотя в известной степени был к этому приготовлен.
– Мэри! – крикнул я, рванувшись к барьеру. – Мэри!
Мэри подошла, как-то странно посмотрела на меня и тихо, устало спросила:
– Ну что тебе? Чего орешь?
– Мэри! – продолжал я кричать, не обращая внимания на удивление присутствующих и ропот старухи в дверях. – Что ты здесь делаешь?
– А ты разве не видишь? – усмехнувшись, ответила она. – Работаю…
– Уйдем отсюда, уйдем! Скорей!
– Зачем?
– Мне нужно поговорить с тобой. Нужно.
Кто-то грубо схватил меня за руку. Это была старуха. Свирепо глядя на меня поверх очков, она пыталась оттащить меня.
– Берите ее наверх или уходите, – прохрипела она. – Здесь не место для разговоров.
– Ладно. – Оттолкнув старуху, я перескочил барьер. – Пойдем, Мэри!
– Пойдем, – равнодушно ответила она.
В тесной, без окна, комнатке, при тусклом свете красной лампочки, я тяжело опустился на стул. Я не находил слов. Передо мной на постели, низко опустив голову, сидела чужая мне женщина. Куда девались ее наивные глаза. Вместо них – тупой, застывший взгляд. Под толстым слоем пудры исчезла ямочка на подбородке, губная краска исказила детские губы.
– Что заставило тебя сюда притти? трудом выдавил я.
