Старый букварь - [2]

— Ух ты!

Это не выдерживает Павлушка Маленкин. Все свои семь лет он, считай, просидел в лесу и никогда не видел заснеженного поля.

— Деда, а деда, а почему оно кружится?

— Это кто же? — не понял дед Матвей.

Повернул седую бороду, тучки его бровей, посыпанные инеем, столкнулись на переносице.

— Поле.

— Кхе-кхе! — откашлялся дед Матвей.

Тут бы надо всё объяснить детям, и не как-нибудь, а по-настоящему, «по-научному», как он любил выражаться, да вот нужное слово в голову не возьмёт. Откашлялся ещё раз, сел поудобней на своём мешке с овсом и сечкой. Шумнул для порядка на Короля. Ему вовсе не следовало этого делать: конь и так шёл бодрой рысцой. Но дёрнул зачем-то вожжами, перекинул из руки в руку вишнёвое кнутовище, обвитое серой гадючкой из плетёной сыромяти.

— Глядите! — не унимался Павлушка Маленкин. — Как тарелка вращается!

— Сам ты тарелка и два уха! — прикрикнул на него старик, чтобы тот не раскутывался.

Люба и Люся Назаровы, сёстры-близняшки, тоже повысовывались из тулупа, смотрят по сторонам, ищут «тарелку», а того не замечают, как и дед Матвей, что поле вращается. Оно, конечно, не вращается. Но так всегда кажется при быстрой езде, что оно вращается огромным, до самого горизонта, колесом.

— Глянь, глянь — ворочается! — шумит Павлушка, задыхаясь от своего открытия.

— Я те поворочаюсь! — толкает его кнутовищем-указкой дед Матвей в плечо. — Ну-ка, закутайся, а то ссажу!

«Ссажу» — это у него всё одно что «выгоню из класса», а кому нравится, если выгоняют из класса? Павлушка залезает по уши в тулуп, и поле несётся теперь навстречу, уже не вращается.

— Ты скажи мне лучше, — строго, по-учительски, спросил у него дед Матвей, — отчего это у тебя «неуды» повелись?

«Неудами» старик называл «двойки», а их, хотя учебный год только начался, Павлушка успел нахватать вдосталь.

— А… прицепились… — растерянно оправдывается Павлушка.

— Сами небось?

— Ага, сами, — кивает Павлушка.

— Они что, жуки какие?

— Жуки, — соглашается Маленкин. — Жуки.

— Ыч ты! — стегнул кнутом дед Матвей.

Не Павлушку, конечно. И не Короля. При чём здесь Король? А так, по воздуху стегнул дед Матвей кнутом, осердясь, и тот щелчок пришёлся по сердцу мальчику.

Сани дёрнулись, полозья громыхнули на ухабине. В лицо полетели из-под копыт ошмётки снега. Ребята с гиком повалились назад.

— Чш-ш-ш! — цедит дед Матвей, натягивая вожжи.

Он явно дал промашку, а ребятне хоть бы что — забава. И кому из малышей не хочется во время быстрой езды весело повалиться друг на друга!

Когда Король успокоился, дед Матвей попустил вожжи. Дал коню вольный ход. Ведь тот тоже хорошо знал, куда везёт детей и как их надо везти. Бежит себе бодрой рысцой, фыркает на морозе, от удовольствия фыркает. А Павлушка тем временем опять высунулся из тулупа.

— Тут гречиха росла? — спрашивает как ни в чём не бывало.

— Ха-ха! Гречиха! — смеётся Митька. — Ячменя в жизни не видал, что ли?

Павлушка и вправду не видел, как растёт ячмень или там пшеница. Спроси его про лес — любое дерево назовёт. Он даже знает, как вести выборочный сруб и как подсечь для пилки, — с отцом, опытным лесорубом, пробовал. А вот что растёт в поле, не знает. Не знает, но спорит. До хрипоты спорит с Митькой.

Дед Матвей слушает ребят и помалкивает. Для важности помалкивает. Обронит слово-два, вроде так, от нечего делать. И молчит. Сидит себе на мешке. Правит. Всё внимание на коне. А видно, что вмешаться ему в ребячий спор хочется. Ой как хочется!

— Конопля тут росла! — не выдержал наконец.

Поправил вожжи на спине Короля, добавил невзначай:

— Густая была. Картуз кинешь — держит. Островерхая. Всё пиками из землицы шла да пиками, пока войско ратное встало. Не проглянешь!

Старик хорошо, как агроном, знал полеводческое дело, и слушать его было занятно. Дети повернулись к нему. Как на уроке сидят, каждое слово стараются не потерять.

— Ыч ты, стервец! — выругался старик, неожиданно оборвав свой рассказ.

Поднял бороду, посмотрел в небо. Указал кнутовищем вверх.

Солнце порошит глаза, голубизна над землею куполом, и в той небесной нежности хищная птица стоит крючком. Добычу выслеживает. Шевельнёт чуть заметно крыльями и снова замрёт. Вот-вот ринется на жертву.

Ребята невольно присмирели. Головы повтягивали в тулупы. На деда смотрят — как он. А он только вожжами пошевелит время от времени да головой качнёт. От тревожной какой мысли качнёт головой. Долго ехали молча. Лишь Король шёл по-прежнему, выбивая копытами дробь дорожной песни, да полозья скрипками вторили ему ка дорожных извивах.

Вскоре из-за горизонта выткнулась труба пенькозавода. Высокая и тонкая, как папироса, она пыхала в небо чёрным дымом. Словно кто курил, спрятавшись под землёй. Пыхнёт, а потом сделает перерыв.

— Что это? — удивляется Павлушка Маленкин.

— Пушка! — смеётся Митька Пономарёв, четвероклассник.

— Сам ты пушка и два уха! — отвечает ему теперь Павлик Маленкин.

Сняв рукавицу, дед Матвей поглаживает заиндевелую бороду. Отмалчивается. Всё Королём своим занят. Ребятишки для него так, между прочим. А видно, что не безразличны ему ребячьи вопросы. Нравится ему, «заведующему учебной частью», поучать детвору. И он, подделываясь под учительский тон, начинает рассказывать про завод, про паровую машину с котлом, про станки, что треплют пеньку, из которой потом делают канаты, брезент и прочую снасть для кораблей.