Старые повести о любви - [4]

– Кто переменится? – взвилась мать. – Ты что несешь, борзописец?! Когда это История менялась?

– Когда угодно... – ласково и дружелюбно ответил сын. – Ладно, маман, не надо бить копытами.

– Ну и дуб ты, Илья, – воскликнула мать.

– Валя! – бабка всплеснула руками от негодования. – Ну, петухи!

– Ничего, бабаня, голубок ты мой, дуб – это ценная порода древесины! – Илья лениво поднялся, ушел в переднюю и вернулся со свертком.

– Я принес вам три привета. Слышишь, мать? От твоего мужа, моего отца и бабаниного зятя.

– Как он выглядит? – Заволновалась бабка. – Худой?

– Как обычно. – Илья развернул сверток. – Вот, принес.

– Ай, Семен, Семен! – бабаня разулыбалась, прослезилась от удовольствия. – Красивый свитер, дорогой, а? Надень, Илюша, – не мал?

Мать закурила, сунула зачем-то коробок спичек в карман халата и вышла из кухни.

– Балует, – громко сказала она в комнате вроде бы самой себе.

Бабка топталась вокруг здоровенного внука, оглаживая новую вещь на нем, красивую, дорогую, отец подарил:

– Раздался, раздался...

– Раздался... – сказала мать в комнате, – скоро вышибет дно и выйдет вон.

– Илюша, – бабка понизила голос, чтоб дочь не слышала. – А сам-то он, Семен, как?

– Ну, я же сказал, баб, нормально!

– Мосты он сделал себе? Собирался...

– Бабань, знаешь, я уже лет с пятнадцати никому в рот не заглядываю.

– Напрасно, – ехидно вставила мать, – может, ума бы у кого набрался.

Илья подошел к ней, обнял прямые худые плечи.

– Мать, – нежно протянул он, – давай, наконец, дружить. Махни ты на меня чем-нибудь, допускай все до...

– До лифчика, знаю... – перебила мать и вздохнула: – Удивительно, как мы воспитали такую свинью.

Стирали вдвоем молча и споро. Илья выжимал белье – в машине отжим уже лет семь не работал – и развешивал его на балконе.

– Сегодня, глядишь, без приключений обойдется, – обронила ненароком бабаня и сглазила. Минут через пять грохот оборвался, стало слышно стрекотанье маленького будильника в столовой и на лестничной клетке всплеснулись голоса соседских мальчишек.

– Заткнулась, проклятая! – бабаня в сердцах махнула мокрой, в мыльной пене, рукой. – Давай, Илюша!

Илья вытер руки нестиранной еще материнской юбкой и полез в мотор.

– Когда это кончится, – забубнил он, – ее на свалку пора, эту старую идиотку... Если даже человек выживает под старость из ума...

– Почему ты кивнул в мою сторону? – насторожилась бабаня.

– «Ура»... Она скоро салютовать начнет. Ее бы на парад...

– Не болтай! – откликнулась из комнаты мать. Илья усмехнулся, подмигнул бабке и продолжал уже громче:

– Кроме всего, в машине есть нечто крамольное. Что такое «ура» без восклицательного знака? Это едкая ирония.

Бабка сердито ущипнула внука за руку, мол, не заводись, не связывайся. В дверях ванной показалась мать.

– Кстати, – спокойно сказала она, – что за новая дребедень на твоем захламленном горизонте? В редакции. С писклявым голосом.

Илья неторопливо выжал бабкину кофту, сказал с грузинским акцентом:

– Зачем человека обижаешь, дарагой? Практиканточка это, студенточка, Леночка. Невинное дитя... А ты на него такие – вах! – слова говоришь!

– Ну, дожил, – горько сказала мать. – И невинное дитя с тобой на «ты».

– Валя, а что по телевизору? – поспешно заинтересовалась бабка.

– Ладно, мать, я буду надувать щеки. – Илья миролюбиво стряхнул пепел с рукава материнского халата. – Как отец русской демократии...

* * *

Вечером позвонил Егор. Илья лежал на тахте и смотрел по телевизору «Очевидное – невероятное». Егора, университетского друга Ильи, недавно назначили завотделом культуры в большой республиканской газете, и он настойчиво уговаривал друга перейти к нему.

– Илья, – пропыхтел Егор (с недавнего времени он завел трубку), – ну, как она?

– А, эта баба мне порядком надоела.

– Какая баба? – спросила из кухни бабаня.

– Жизнь, бабаня, жизнь... – отозвался внук. – Яблочко кинь.

– Что нового?

– Могу посоветовать что делать, чтоб хлеб не черствел.

– Вот и я о том же, – оживился Егор. – Слушай, от нас Еремеев ушел. Пойдешь на его место? У нас хорошие ребята подобрались, такие дела можно завернуть.

– Ты все горишь... молодец, Гошка! А я уже лет пять только анекдоты травлю.

– Я смотрю, тебе уютно овощи солить.

– Да, мне нравится лудить и паять кастрюли. Я приношу прямую пользу домашним хозяйкам.

– Ты непробиваем! В последний раз: пойдешь вместо Еремеева?

– Нет, Гошка.

– Ну почему?! Сколько ты, в конце концов, на своих соленых огурцах имеешь?

– Чудак ты... При чем тут имеешь – не имеешь. Мне хватает. И потом, сколько у вас положат? На десятку больше? А ты знаешь, что язва желудка, между прочим, на нервной почве заводится?

– У тебя заведется! – буркнула мать, не поднимая головы от тетрадки.

– Играйте, мальчики, в серьезную журналистику. Я ж вам не мешаю.

– Хозяин – барин. – По голосу чувствовалось, что Егор искренне огорчился. – Что-то я хотел тебе сказать... забыл... У Матвея зуб прорезался.

– Вот это дело!

– Что-то все-таки я хотел тебе... Да! Слушай, знаешь, кого я встретил?

– Ну?

– Угадай!

– Ну!

– Не поверишь – Наташу!

– Какую Наташу?

– Здравствуйте! – в сердцах воскликнул Егор. – Ты в своем репертуаре.

– А, ну-ну... – хмыкнул Илья.