Старые истории - [6]

Правду о Ленине рассказал нам большевик Филипп Махарадзе, приехавший на выборы в солдатские комитеты.

Мы много тогда митинговали, обмен мнениями приближал нас к истине. Были, конечно, и курьезные случаи. Один знакомый казак, служивший потом в 1-й Конной, рассказывал мне о своем выступлении на офицерском собрании:

— Я им такую кровавую речь закатил!

— Какую? — спрашиваю.

— Говорю: вы нашей кровушки попили, а теперь мы вашей попьем.

Товарищ Михайлов

Деятельностью солдатского комитета Кавказской кавалерийской дивизии в Минске, и моей в частности — я исполнял тогда обязанности председателя дивизионного комитета, руководила военная организация большевиков Западного фронта и Минской городской парторганизации. Здесь я впервые познакомился с товарищем Михайловым, профессиональным революционером-большевиком. Вот он-то и стал тем человеком, встреча с которым во многом определила всю мою дальнейшую жизнь.

Я понимаю, конечно, что, не возглавляй я дивизионный комитет, товарищ Михайлов не уделил бы мне столько внимания, но в данной ситуации пришлось: чтобы выполнять указания Минской организации большевиков, я должен был сначала сам убедиться в их необходимости и целесообразности, а затем в свою очередь убедить членов комитета. У нас была свобода выбора, мы могли пойти за любым, кто доказал бы нам свою правоту. А пошли за большевиками. Они победили в борьбе за умы и сердца. Мы пошли за ними добровольно и по убеждению. Они влекли нас красотой и справедливостью своих идей, своего мировоззрения.

Нас пропагандировали многие. Мы выбрали большевиков.

Конечно, Михайлов разговаривал со мной не только как с Семеном Михайловичем Буденным (дескать, дай-ка я его разыщу и сагитирую), а как с человеком, от которого во многом зависело настроение дивизионного солдатского комитета. Дело было не в том, чтобы появился вновь испеченный революционер Буденный, главная задача заключалась в создании революционно настроенной Кавказской дивизии — крупного военного соединения. Для революции было важно, по какую сторону баррикад она окажется.

В то время я многое понял, многому поверил и многое проверил. Свои знания передавал товарищам — теперь аргументы мне подсказывало не только сердце, но и голова. Михайлов давал мне читать революционные книги и брошюры, он водил меня с собой на заседания Совета крестьянских депутатов, председателем которого был, на собрания партийной организации. Ему нужен был не слепой исполнитель, а единомышленник, человек, сознание которого соответствует уровню происходящих событий. И мне просто повезло, что этим человеком оказался я.

Да что говорить, время было такое, товарищи мои на глазах росли, пища уму была богатая, рассуждения приобрели целенаправленность, и рядом были люди, заинтересованные в нашем развитии, хотевшие помочь, направить, посоветовать.

Где-то в конце августа комендант Гомеля донес по начальству, что солдаты и унтер-офицеры команд выздоравливающих, расположенных в городе, бунтуют, и просил прислать для их усмирения воинские части. Командование решило направить в Гомель нашу 1-ю бригаду. Дело это мне решительно не понравилось. Что значит «бунтуют»? Наверняка неспроста. Вечером я встретился с Михайловым и предупредил его о предполагающейся акции.

— Необходимо все точно разузнать, — сказал он. — Это мы сделаем через своих людей и сообщим вам.

Мы договорились о новой встрече.

— Как и следовало ожидать, никакого бунта в Гомеле нет, — сказал мне Михайлов, когда я явился к нему в условленное место. — Просто солдат, которые находятся там на излечении, возмущает, и совершенно справедливо, хамское, оскорбительное отношение командования. Их, больных и неокрепших, — вам ведь известно, какое лечение и кормежка в наших госпиталях, — нередко даже инвалидов с ампутированными пальцами на руках, комендант гоняет на окопные работы. «Новое слово» в медицине, процедура, способная укрепить силы изнуренных болезнью людей. Вот вам пример неуважительного, наплевательского отношения к простому человеку. При этом можно сколько угодно величать его «господин солдат». Существо дела не меняется. Положить конец этому сможет только сам народ, когда власть окажется в его руках. И мы с вами должны всемерно способствовать этому.

Итак, — продолжал Михайлов, — солдаты не бунтуют, а требуют, законно требуют создания медицинской комиссии, которая определила бы их трудоспособность. А комендант ведет себя с ними нагло и грубо, тормозит создание этой комиссии. Я думаю, они там сами уладят свои дела. Есть ли у вас возможность предотвратить отправку бригады в Гомель?

— Нет, — отвечаю, — поздно уже. Сегодня она уже грузится в вагоны. Чтобы отменить решение начальства, я должен собрать дивизионный комитет. Сейчас мне уже не успеть.

— Тогда и вам надо ехать в Гомель. Значит, какая задача ставится перед вами? Не допустить кровопролития — раз. Добиться создания медицинской комиссии — два. По возможности добиться того, чтобы солдат-инвалидов распустили по домам. Это крайне необходимо, считайте это своей важнейшей задачей. В общем, на месте сориентируетесь.

Попасть в эшелон с отъезжающими мне было нетрудно. Я, как сказал уже, исполнял обязанности председателя дивизионного солдатского комитета — наш председатель, солдат Горбатов, болел туберкулезом и почти сразу после выборов был отправлен в госпиталь. Ну а я, его заместитель, стал, как говорится, и. о. Командование наше нас побаивалось. Комитет был для них малопонятной организацией, а поэтому страшной. Они не могли толком уразуметь, где наши права начинаются, где кончаются. В смятении были страшном. Солдат своих не знали и не понимали, но силу нашу чувствовали. Поэтому я даже никого не просил, чтобы меня захватили в Гомель. Сказал просто: еду, и все тут. Конечно, такое положение существовало не во всей армии. В иных частях и соединениях солдатские комитеты были малоактивны, бездействовали и не могли противопоставить свою волю решению командования. Но у нас, я повторяю, был крепкий, действенный комитет, который мог постоять за себя и провести в жизнь свое решение. И этим мы целиком были обязаны влиянию минских большевиков.