Старые друзья - [62]

Разбирая в архиве средневековые рукописи, я натолкнулся на пергамент, показавшийся мне подозрительным. Пергамент — материал дорогой, а использован он был нерационально: большие буквы, редкие строки и какой-то странный текст:

«Когда тебе, человек, захочется смеяться, трижды подумай, ибо смех может принести в твой дом беду большую, чем злая чума. Помни, что в смехе твоем нет бога, ибо господь никогда не смеялся, и диавол насмехался непотребно над словом божьим. И как вспомнишь проклятого шута Жака, трижды сплюнь и осени себя крестным знамением, не то палач поступит с тобой, как наемник с курицей. Смейся, запершись, как монах в келье, пишущий сие наставление, и не забывай: прежде чем вкусить лук — очисти его…»

Не правда ли, странный текст? Я подумал, что его автор — далеко не простой монах-грамотей, и сказать он хотел совсем не то, что сказал. Проанализировав текст, особенно его концовку, я пришел к выводу, который меня взволновал: видимо, передо мной — палимпсест. На всякий случай сфотографировав оригинал, я начал осторожно снимать верхний слой пергамента, и представьте себе мою радость, когда догадка подтвердилась! После недельной кропотливой работы в моих руках оказалось прелюбопытное повествование, с которым я и хочу вас ознакомить.

Заранее извиняюсь, что не могу привести текст в первозданном виде: безвестный автор, видимо, был литературным предшественником великого Рабле и не очень стеснялся в выборе выражений. Кроме того, язык Цицерона, складкозвучную латынь, на которой написан текст, я знаю, увы, не в совершенстве, и посему даю не буквальный перевод, а несколько вольное его изложение. Ручаюсь, однако, что подлинные мысли автора при этом не пострадали.

«Жизнь свою герцог Альберт прожил, как подобает человеку его высокого сана. Он был щедр и весел. Проезжая по улицам города, он разбрасывал кошельки и шутки, чем вызывал восторг подданных, а потом запускал руки в их карманы и под одежды молодых простолюдинок, чем вызывал некоторую озабоченность пострадавших купцов и мужей. Когда война кончалась победой, герцог выставлял на дворцовой площади бочки с вином и повелевал три дня веселиться; когда же войско его бывало бито, он запирался во дворце и три дня дул вино в одиночку. На четвертый день он рассылал гонцов, и те пригоняли в столицу балаганных скоморохов и плясунов, дабы они своим искусством поднимали упавший дух подданных. Ибо герцог Альберт понимал, что, когда простолюдин смеется, он забывает про свое пустое брюхо, находя в смехе забвение, а мрачный простолюдин, отвыкший улыбаться, помышляет об измене. Поэтому герцог не любил вассалов, лица которых отражали несварение желудка, и, наоборот, жаловал землей и деньгами неунывающих весельчаков, понимающих толк в битве, вине, женщинах и шутке.

Любимцем герцога был Тощий Жак, молодой шут, сопровождавший его во всех походах. Язык шута был острым, как клинок дамасской стали, с которым герцог никогда не расставался, ибо этим клинком разрубил на две равные части его прадеда нечестивый мусульманин, проткнутый за сей поступок пикой и пожаренный на оном вертеле, как куропатка. Когда герцог пировал, Тощий Жак стоял за его спиной, и его шутки были лучшей приправой к блюдам, в обилии поглощаемым за столом. Герцог говорил шуту:

— Хочешь, сделаю тебя бароном?

Тощий Жак притворно пугался:

— Сохрани тебя бог! Потеряешь и меня, и баронов!

— Почему? — спрашивал герцог.

— А потому, что они лопнут от злости, а я — от смеха!

— Может, назначить тебя главным хранителем сокровищ? — смеялся герцог.

Тощий Жак приходил в ужас.

— Не губи, государь! После твоих казначеев в сокровищнице нечего делать и мышам!

— Но чем же тебя наградить, мой верный шут? — спрашивал герцог.

— Разреши смеяться всегда, везде и над всеми!

— Да будет так! — решил герцог.

И Тощий Жак смеялся.

Особенно доставалось от него чванливому барону Альфонсу, потомку вторгшихся во время оно из какого-то горного края[2], в одной славной битве раненному стрелой пониже спины и потерявшему половину мякоти, без которой сидеть было до крайности неудобно и даже мучительно. С той битвы на лице барона словно застыла простокваша, и Тощий Жак изводил его насмешками, кои принимались герцогом с большим одобрением, ибо барона Альфонса он не любил и не верил ему [3].

Если у барона не было аппетита, Тощий Жак уговаривал:

— Обглодай задний окорок, барон, авось и у тебя отрастет задняя!

Если барон ел и пил за двоих, Тощий Жак подкрадывался к нему с портновским метром в руках и делал вид, что измеряет злополучное место, корча при этом самые забавные рожи. Или, кивая на жену барона, предлагал:

— Давай меняться, я тебе свою половину, а ты мне — свою!

Барон вытаскивал меч и клялся изрубить шута на куски, а Тощий Жак прятался за широкую спину герцога и кричал:

— Спасите! Он покушается на мой кусок, которого ему не хватает!

И тут же спрашивал:

— Отгадайте загадку: один барон и девять баранов — сколько всего будет баранов?

Герцог хохотал до слез и повелел вышить на костюме шута предмет его насмешек над взбешенным бароном Альфонсом.

С тех пор Тощего Жака возненавидели все бароны.