Стартует мужество - [37]

В воскресенье мы возвратились в Евлах. Механики встретили нас с радостью. Они давно подготовили машины и тосковали в ожидании перелета. Когда вылет был разрешен, Вовченко подошел ко мне и сказал:

 — Товарищ командир, может быть, бочку сделаете?

Желание механика было вызвано отнюдь не ребячеством. При выполнении сложных фигур пилотажа лучше проверяется качество ее подготовки.

 — Хорошо, сделаю, — пообещал я.

При подходе к Нухе я вышел из строя и одну за другой крутнул две бочки. Потом снизился до бреющего и на огромной скорости прошел над городом. За это самовольство командир эскадрильи не замедлил наложить на меня взыскание.

 — Хорошо, что на гауптвахту не посадил, — утешал меня Вовченко. — А самолет-то вел себя неплохо, товарищ командир…

Я помалкивал. Взыскание мне дали справедливо: не озоруй, не мальчик.

Вскоре начались полеты. Летали целыми днями. Но школьная жизнь все больше становилась мне в тягость. Я понимал, что делаю нужное дело, и все-таки сердцем рвался на фронт. Снова подал рапорт с просьбой направить меня в действующую армию. Не получив ответа, написал письмо в Главное политическое управление.

Однажды во время подготовки самолета к полетам Вовченко подошел ко мне и спросил:

 — Товарищ командир, почему вы невеселы в последнее время?

 — На фронт прошусь. Два рапорта писал, а ответа нет. Теперь вот письмо отправил…

 — А про меня вы в нем не писали? Я тоже с вами поеду, — взмолился механик. — Мне семью вызволять надо. На Украине она осталась.

Через некоторое время меня вызвали наконец в штаб и вручили командировочное предписание. Вместе со мной в действующую армию ехал и Сеня Филатов. Опять мы оказались вместе!

 — Неужели вы без меня поедете? — не отставал Вовченко.

Долго пришлось ему объяснять, что я не вправе решать такие вопросы.

 — Ну ладно, — успокоился он наконец. — Видно, мне, старику, не суждено попасть на фронт.

Расцеловавшись, мы расстались.

Всю ночь я на попутных машинах добирался до Евлаха. Там, в штабе, встретил Филатова. Он торжествующе поднял руку с документами:

 — Вот они, прямо на фронт, тебе тоже выписали. Утром мы сели в поезд и второй раз покинули школу.

В боевой полк

В Москву приехали вечером. Было по-январски холодно. Затемненная столица выглядела сурово. Ее заводы напряженно работали для фронта, для победы над врагом.

Сели в трамвай и поехали на Неглинную, где жили родственники Филатова. Когда вошли в квартиру, Сеня, поздоровавшись, сразу спросил о брате. Беспокоился ом не зря. Брат ушел с ополченцами защищать Москву и не вернулся. Его жена, Авдотья Петровна, и двое детей тяжело переживали свое горе.

 — А Иван где? — спросил Сеня о племяннике.

 — На заводе, — ответила Авдотья Петровна. — На станке отца работает. Тоже рвется на фронт. Но в военкомате отказали: молод еще.

Пока разговаривали, закипел чайник. Керосинка была и единственным источником тепла. В комнате стояла минусовая температура.

Мы выложили на стол колбасу, полученную по продовольственным аттестатам. Маленькая Маша, племянница Сени, не могла отвести от нее глаз. Нелегко жилось москвичам.

За стол с нами села и Сенина бабушка. Не успели выпить по стакану чая, как объявили воздушную тревогу. От отдаленного взрыва зазвенели стекла окон, послышалась стрельба зениток. Но мы не пошли в бомбоубежище и продолжали пить чай.

К полуночи вернулся с завода Иван. В рабочей одежде он выглядел совсем взрослым. Дядю парнишка, видимо, любил, долго рассказывал ему о своей работе, о комсомольцах завода, которые выстаивают у станков по три смены почти без отдыха.

Следующие два дня пробыли на вокзале, стояли в очереди за билетами. Наконец сели в поезд и поехали в Иваново, в запасной полк.

Три месяца спустя меня зачислили в истребительный авиационный полк, который готовился лететь на фронт. Он был вооружен устаревшими английскими истребителями типа «Хаукер Харрикейн».

В штабе полка первым встретил меня комиссар Волков.

 — Воевать собрался? — спросил он, когда я доложил о прибытии и подал командировочное предписание.

 — Так точно!

 — А хорошо воевать будешь?

 — Или грудь в крестах или голова в кустах, товарищ комиссар, — выпалил я не задумываясь.

 — Ого! Но лучше, когда грудь в крестах, а голову береги. Пусть фашисты теряют свои башки по кустам.

От комиссара я направился на аэродром к инженеру, чтобы тот побыстрее познакомил меня с самолетом и двигателем.

Нашел его на стоянке, возле раскапоченной машины. Когда доложил ему о цели своего прихода, инженер с минуту молча смотрел на меня, а потом на его строгом лице появилась улыбка. В чем дело? Ведь в моих словах не было ничего смешного…

 — Толя, а ведь нехорошо зазнаваться, — сказал он наконец.

Теперь его лицо казалось мне знакомым. Постой, где же мы встречались? Вспомнил! Это же Гудим Левкович, мы вместе учились в 22-й фабрично-заводской семилетке. Тогда он был маленьким юрким мальчишкой, а теперь передо мной стоял здоровенный, широкоплечий бородач. Попробуй узнай!

Обрадованные встречей, мы стали вспоминать Красноярск, школу, товарищей.

Но надо было торопиться с делом. Гудим охотно принялся посвящать меня в особенности конструкции самолета и двигателя. За короткое время я усвоил все, что должен знать летчик перед полетом.