Старосольская повесть. История унтера Иванова. Судьба дворцового гренадера - [59]

Простившись с генералом, он вышел и, спускаясь по лестнице в канцелярию, почти столкнулся с адъютантом, бежавшим наверх с бумагами.

— Хочу тебя, голубчик, кое о чем расспросить, — сказал Акличеев. — Про скверную историю, что у вас тут случилась.

— Сей момент, господин полковник, я вниз вернусь, — ответил адъютант, — только на подпись его превосходительству спешную почту подам. А там-то в канцелярии, — добавил он, — вы сейчас увидеть изволите, по этому самому случаю, тесть поручиков пришел свиданья с ним просить…

Внизу, у адъютантского стола, переминался высокий чиновник на деревянной ноге.

«Эх, и тут Егорка наврал, — с сердцем подумал полковник. — Я ведь про солдата какого-то отставного писал».

— А скажите, это не вы ли с майором Жарким давние сослуживцы были? — обратился он напрямик к чиновнику.

— Так точно, двадцать лет ровно в Киевском гренадерском полку отслужили, — отвечал тот, и в лице его что-то дрогнуло, веки моргнули и на миг прикрылись, как от боли. Потом двинулись было губы, видно, хотел еще что-то сказать, да сдержался.

— В Киевском? — воскликнул Акличеев. — Так ведь и я в Киевском три первые года служил… Как фамилия ваша?

— Подтягин.

— Подтягин?! Да никак помню! Запевала еще был! Верно?! Ей-богу, рад встрече! — И Акличеев потрепал инвалида по плечу. — Только вот горе-то у тебя, брат, какое, — сказал он через минуту. — И скажи ты мне прямо, не было ли у майора против зятя твоего какой злобы? Мне все что-то такое сдается.

Яков молчал.

— Да ты не бойся, не выдам, — настаивал полковник.

— Выходит, что была злоба-то… — сказал Яков. — Дочку мою майор сватал, а она, вишь, за поручика вышла.

— Ах вот что?! — воскликнул Акличеев.

Дождавшись адъютанта и обещав побывать у него еще, он вместе с Подтягиным вышел из канцелярии.

Через час, придя к Жаркому, полковник приказал своему человеку скорее укладываться, а кучеру запрягать.

— Это куда же? — удивился, входя в комнату, Егор Герасимович.

— Домой, — отвечал, не глядя на него, нахмуренный Акличеев.

— Ведь будто хотел не один день пробыть? Ремонт-то видел ли?

— Черт с ним, с ремонтом!

Жаркий пожал плечом.

— Или случилось что?

— Случилось, — отозвался его приятель. — Хорошие дела у вас тут случились, — и накинул шинель.

— Это про что же? — насторожился Жаркий.

— А про то, что поручика под арест ты подвел, да еще сам арестовывать вызвался, оказывается, не без личностей.

— А хоть бы и так? Ты, что ли, мне судья? — оскалил зубы Егор Герасимович.

— Понятно — судья, — отвечал Акличеев. — И коли ты такой низкий человек, то не хочу с тобой и знаться.

— Ну и черт с тобой, — закричал вне себя Жаркий. — Я к тебе в дружбу не навязывался!

Полковник был уже у двери. Услышав последние слова, он остановился.

— Что же, верно, — сказал он. — Зато и хорошо ты за мою дружбу заплатил, когда врал, что Подтягин от поручика избавиться хочет, и письмо дурацкое меня писать упрашивал… Да что тебе?! Я-то ведь помню, как ты на походе да в Париже с Подтягиным первым приятелем был, — а нынче его, и дочь, и зятя разом по низкой злобе несчастными сделал… Глуп я был — в твое благородство верил!..

— Ну и не верь… — прохрипел майор. — Авось и так проживу.

Акличеев вышел. Жаркий рванул ворот сюртука, ударил об пол тяжелым стулом, потом сел на него и, опустив голову на руку, замотал ею… Непрошеные, как бы чужие мысли, которые нет-нет да и всплывали все эти дни, нахлынули разом. Деться от них было некуда…

«Как Настя-то меня клянет?! Солдатка, коли бог даст, а то и женка арестантская горемычная… А Яков? Не этому барину чета, — «знать тебя не хочу…». Свой брат, солдат, все по правде, начистоту всегда. Один дружок за всю жизнь и верно был. От смерти спас, ласковые слова говорил, шинелью своей покрывал, последней коркой делился, пели вместе».

Егор Герасимович поднялся, постоял, запустив пальцы в курчавые волосы, потом стремительно шагнул к шкафу и достал штоф.

С этого дня мучительные, настойчивые мысли о Насте и Якове не покидали майора. Днем, на людях, за делами, все шло по-прежнему, но вечером, когда оставался один, а чаще ночью, если не засыпал сразу, выступали непрошеные упрямые образы и мутили и заставляли метаться по постели, по комнате, хвататься за спасительный штоф.

Несколько раз видел Егор Герасимович Под тяги на на улице, одного или с дочкой, и всякий раз сворачивал.

Но в мае они столкнулись лицом к лицу. Дело было днем, на почти пустой боковой улице. Лишь несколько ребят с криком бегали по немощеной ее середине, да вдали шла баба, качая бедрами под коромыслом.

Егор Герасимович вышел из-за угла и прямо перед собой, шагах в двадцати, увидел идущего навстречу Якова. Глубоко задумавшись и понурив голову, ковылял тот на своей деревяшке, и в опущенной руке его мерно колебался узелок с тарелкой, обвязанной платком.

«На гауптвахту поручику что-то несет, — сообразил Жаркий. — В ворота, что ли, зайти?.. Нет, не ладно. Может, не заметит, пройдет…»

Но за два или три шага Подтягин поднял голову. Лицо его, осунувшееся, с впалыми глазами и заметно поседевшими усами, изобразило на мгновение растерянность, но вслед за этим застыло в суровом, напряженном выражении. Остановясь, он прямо обратился к майору: