Старосольская повесть. История унтера Иванова. Судьба дворцового гренадера - [56]

— Что такое? Арест? — спросил оторопевший Александр Дмитриевич. — За что?

— За дерзости его превосходительству, — отвечал Жаркий.

Все бывшие в зале замолчали и обратились в их сторону. Поручик шагнул было к двери кабинета, но майор и адъютант заступили ему дорогу.

— Я хочу к генералу… Тут недоразумение… Я ничего не сказал ему дерзкого… Надо объясниться… — громко, горячо и несвязно говорил Александр Дмитриевич.

— Нечего там объясняться, — оборвал его Жаркий. — Ежели каждый фендрик грубить станет да еще с объяснением зачнет соваться к его превосходительству… — Он с нескрываемой злобой смотрел на поручика. — Ну, давайте саблю.

«Вот он, самый страшный мой враг», — напрягая всю волю, чтобы удержаться от чего-нибудь лишнего, подумал поручик.

Он отступил на шаг и стал расстегивать поясную портупею. Все в зале вздохнули облегченно.

Сняв саблю, арестованный протянул ее не майору, а адъютанту.

— Мне, говорю, подать! — рявкнул Жаркий.

— Она не их, Егор Герасимович, — заговорил адъютант, спеша уладить дело. — У них по ошибке в санях не форменная сабля случилась, я им и одолжил.

— Ах, вот чего, — сказал майор, злобно осклабясь. — Ну так и еще две недели аресту возьмет за несоблюдение формы…

— А вас, я вижу, это весьма радует, — не выдержал Александр Дмитриевич.

— Да, не больно печалит, — отозвался Жаркий.

Адъютант взял поручика под руку и поспешно повлек его к двери.

— Ничего, ничего, — говорил он. — Авось все устроится. Я генералу доложу, как все было, он ведь очень мягок… Но когда вы погорячились, да еще при свидетелях, каково его положение?

Они были уже в дверях.

— Как при свидетелях? — остановился как вкопанный Александр. — Кто свидетель?

— Да вот же господин майор там были… — удивленно уставился на него адъютант.

В два прыжка поручик был опять лицом к лицу с Жарким.

— И вы утверждаете, что я при вас хоть слово сказал генералу? — звонко прозвучало в замершем зале.

— Потише, молодчик, не забываться! — загремел, багровея, майор. — Тут не фельдфебельская семейка! На молодую жену кричи!..

Поручик плохо помнил, что случилось дальше. Позже ему сказали, что с криком «лгун и подлец» он ударил Жаркого по лицу. Тогда единственной действующей рукой майор схватил оскорбителя за горло и сжал как клещами. Однако молодой человек еще раз ударил его по щеке, уже задыхаясь нащупал эполет и сорвал его, но тут, прижатый к стене, захрипел и почти потерял сознание.

Бывшие в зале и растерявшиеся было господа бросились наконец растаскивать дерущихся.

Но только когда на крики прибежали барон с Николаем Дмитриевичем и схватили майора с двух сторон, им удалось оторвать его от посиневшего поручика.

Повалившегося было юношу подхватили под руки и повели, почти понесли в гостиную. А Егор Герасимович, дико озираясь вокруг, не отвечая на вопросы и вертя в руке услужливо поданный кем-то эполет, простоял на месте еще несколько минут. Наконец как бы очнулся, скрипнул зубами так, что все от него отшатнулись, и вышел из зала. В эти мгновения, вобрав в плечи широколобую голову, поводя остекленелым взором на опасливо глядевших на него людей, он более чем когда-нибудь был похож на матерого волка.

Придя домой, майор заперся, достал полштофа водки, налил стакан, залпом выпил и заметался из угла в угол.

«Мальчишка, щенок барский… Ну погоди же… Все равно доберусь… — бормотал он исступленно. — По лицу, при народе… эполет… он мне кровью достался…» — и потрясал тяжким, похожим на молот, кулаком.

Вскоре бутылка была пуста, Жаркий крикнул подать новую и тут же послал денщика в присутствие к окружному аудитору, передать, чтобы пришел сейчас же.

Через полчаса позванный, кланяясь и потирая зябкие руки, вошел в комнату. Это был старый чиновник, весь век просидевший за военно-судными кляузами. Он успел уже прослышать о случившемся в приемной генерала и начал с изъявлений соболезнования и возмущения.

— Ладно, Петрович, — оборвал его майор. — Говори толком, подо что подвесть его можешь… Пей вот да пиши… А мной доволен будешь.

Аудитор без закуски пить отказался и, пока ее подавали, стал расспрашивать об обстоятельствах дела, возмущенно охая и сочувственно качая головой. Дослушав до конца, он переспросил только, точно ли Жаркому поручил генерал арестовать Вербо-Денисовича, и, получив безоговорочно утвердительный ответ, расплылся в улыбку.

— Вот тут-то, почтеннейший Егор Герасимович, наиглавнейшее и есть, — сказал он, подымая значительно вверх вилку с нацепленным на нее соленым грибом. — В лице вашем при сем случае оскорблен не только что заслуженный штаб-офицер, а еще и посланный высшим чином к низшему со служебным, так сказать, поручением. Вот за это-то мы его и пришьем… — И аудитор, прищурившись от удовольствия, опрокинул в широкий рот рюмку.

— А крепко пришьешь? — спросил Жаркий.

— Да самое малое — серой шинели не миновать…

— Так валяй, — и майор стал переставлять водку и все к ней принадлежащее на свой письменный стол.

— Да уж лучше бы мне дома вечерком, на досуге составить, — возразил было Петрович.

— Нет, сейчас, немедля пиши, — приказал майор. — Чтоб утром в ход пустить, чтобы скорее щенка этого… — Да так глянул куда-то мимо аудитора, что тот поспешно встал и, просеменив через комнату, взялся за перо.