Старослободские повести - [20]

И опять надо было жить. Работать в колхозе, растить детей, ждать писем от мужа.

 

...А потом пришел домой насовсем с искалеченной правой рукой Андрей.

 

Перед этим ей приснился странный сон.

...Гулко гудело пламя в лежанке, белый горячий свет заливал всю горницу. Девок, помнит, дома не было. Один только Колюшка сидел голый на ее кровати, тянул к ней руки и в нетерпении подпрыгивал на месте. «Да потерпи ты! — говорила она сыну. — Вылитый батя-кузнец, все б тебе руками махать». А сама уже ставила посреди хаты на табуретку длинное цинковое корыто, наливала в него из черного чугуна теплую воду. Потом взяла голого сына, подняла вверх над собой. Колюшка, как лягушонок, дрыгал руками и ногами и смеялся. Она посадила его в корыто и стала намыливать голову. Выкупала она сына, выплеснула воду и стала стелить в том же корыте постель Колюшке. Ему тут хорошо будет, думала она. Уложила сына, накрыла одеялом, а сверху еще махровой шалью, той самой, что купил ей Мишка, когда они расписывались с ним. Потом разделась сама, осталась в длинной белой рубахе. Села на лавку рядом с сыном, расчесывает гребнем свои длинные волосы, а сама смотрит все на Колюшку и поет (...даже там, во сне, удивлялась, что откуда-то знает и помнит она эту песню, слышанную ею еще девчонкой то ли от матери, то ли еще от кого из старых людей), — поет старинную хороводную песню:

Уж я золото хороню,

Хороню.

Чисто серебро хороню,

Хороню.

Гадай, гадай, девица,

Гадай, гадай, красная,

Через поле идучи,

Русу косу плетучи,

Шелком перевиваючи,

Златом пересыпаючи.

Пал, пал перстень

В калину-малину,

Черную смородину,

Кумушки, вы, голубушки,

Вы скажите, не утаите,

Мое золотце отдайте.

— Нехороший, девка, сон, — заключила утром соседка Настя, когда Варвара рассказала ей его. — К чему, не скажу — не знаю, а сон нехороший.

В тот день и вернулся Андрей Ховалыгин. Андрей с Мишкой на фронте были вместе, когда кто из них присылал письмо — так Варвара или жена Андрея обязательно сообщали друг другу все новости. От Андрея тоже последние месяцы не было писем, а вот вернулся. И Варвара с Колюшкой на руках вслед за дочерьми побежала к Андрею.

Бабы уже столпились у дома Ховалыгиных. Андрей стоял тут же. Одет в солдатское, в пилотке. Забинтованная правая рука висит на марлевой повязке. Варвара протиснулась поближе:

— Мишка... как он там, Андрей?

Андрей посмотрел на нее... и у нее замерло все.

— Убило его, — сказал. И отвел глаза.

 

...Всего год назад совсем завалился старый плетневый половень на огороде Насти. А то все стоял, напоминая деревенским вдовам и без того никем не забытые безутешные их слезы. Так и велось тогда в деревне: получит баба похоронную — наревется с семьей дома, а сумерками идет в Настюхин половень — и в вечерней тиши слушают люди, как причитает-убивается там горемычная. И никто не идет успокоить, потому что не нужно это: пусть побудет одна, пусть выкричится, ослобонит слезами душу. И только не заиграет в этот час в деревне гармошка, не запоют девки своих песен.

Отголосила свое в том половне и Варвара. А что дома ночами глушила подушкой рыданья, так их мало кто слыхал...

 

А через месяц нежданно проглянула надежда на радость. Никита, принес извещение: муж ее, Кузнецов Михаил Осипович, пропал без вести. Вместе со свекром и свекровью, Осипом и Матреной, ходила она еще раз к Андрею, спрашивали, не ошибся ли он. И опять уверял Андрей, что на его глазах убило Мишку, но хоронить он его не хоронил, потому что самого ранило и его отправили в госпиталь. Рассказывал все это Андрей как-то неохотно, будто хотел поскорее отделаться от разговора. И Варвара терялась. Андрею не было никакого смысла говорить неправду, а извещение давало хоть какую-то надежду: пропал без вести — так, может, еще отыщется, мало разве таких случаев!

— Сходи-ка ты к Грачихе, — как-то сказала ей Настя. — Сходи, погадай, может, чего и скажет. Вон, даже с других деревень идут к ней бабы.

До этого Варвара не хотела к ней идти. Говорили, что мать Грачихи была ведьмой, коров по ночам доила, а перед смертью она передала «слово» дочери. Сама Грачиха тоже на ведьму была похожа: высокая, сгорбленная, костлявая, один глаз сплошное бельмо, другой черный. Боялись в деревне неосторожного взгляда Грачихи, говорили: могла она сглазить и ребенка, и взрослого человека, и скотину. Дом ее стоял в проулке, на отшибе деревни, и кому приходилось идти ночью по проулку, все старались побыстрей пройти это место. Побаивалась Варвара, а после совета Насти решилась. Насыпала в платок фунта два муки, завернула кусок масла и пошла к гадалке.

Грачиха гадала на блюдце. Она расправила на столе замусоленный лист бумаги, на нем по кругу были написаны все буквы алфавита, поставила в этот круг блюдце и велела Варваре смотреть на черную метку на нем. Сама Грачиха водила пальцем по блюдцу — все быстрей и быстрей и нарочито таинственным голосом шептала какие-то непонятные заклинания. Варвара воочию видела, как блюдце вращалось то быстро, то медленно, а Грачиха спрашивала, на каких буквах задерживается риска. К концу гаданья Грачиха объявила: жив Мишка. «Жив! Вот смотри: «он» точно показывает!» — говорила Грачиха. И хотя Варвара сомневалась в этом гаданье, а надежда, что муж жив, укрепилась в ней.