Старинная шкатулка - [3]

Он приподнял голову:

— Чо тебе?

Нюра знала этого мужика, он привозил на грузовике товары в их магазин, был всегда неприступно угрюм и молчалив. Звали его Игорем Ивановичем.

— Что это вы сидите тут? Я даже испугалась, ей-бо!..

— А тебе-то что?

— Да ведь такой холодище.

— Ну, а тебе-то что?

Да он же наклюкался, голубчик. Как она сразу не заметила.

— Не обижайтесь на меня. Я ведь ничего плохого вам не хотела.

— Эт-то верно.

— Идите-ка домой. А то простынете.

— Ээ… все равно! — Он зло махнул рукой.

Она вспомнила: директор магазина говорил ей, что от Игоря Ивановича ушла жена, была какая-то шумиха, семейные скандалы и вскорости после того он заболел и лежал в больнице. Уж беды пова́лятся так пова́лятся, — так бывает.

— Ну, как это все равно?

— Если и сдохну, то люди только обрадуются.

— Вы шутите?

Он хмыкнул:

— Шутника нашла.

— Неправда. Вот уж это неправда!

— Иди-ка отсюда!

Ей стало жалко его: несчастный, в сущности, человек, одинокий, видимо назаслуженно обиженный, а оттого озлобленный.

— Ну, хватит, хватит, пошли домой.

— Mo-тай отсюдов!

— Да хватит, говорю. Поднимайтесь.

Она взяла его под руку и повела домой. Он недовольно сопел.

— Отоспитесь, и все будет ладненько. Ну, хорошо, хорошо, не хотите спать, не спите. Но все же надо домой.

Квартира у него куда с добром: две комнатки, кухня, коридор, окошки светлые, потолки высокие. Только грязно и поразбросано, порасшвыряно все кругом; на кухонном столе распочатая поллитровка, на тарелке картошка в мундире, пустая банка из-под консервов «Скумбрия», шелуха картофельная, хлебные корки и крошки, немытая посуда, сваленная в кучу, — срам глядеть. Ей опять стало жаль его. И что-то будто подтолкнуло ее, взбодрило, придало силы; сбросив пальтишко и шляпу, она стала быстро прибираться на кухне, помыла посуду и, уже окончательно почувствовав себя хозяйкой, достала из холодильника мясо, сварила гуляш и поставила его на стол, горяченький, аппетитный.

— Ну, я пойду. А вы не пейте больше. Ну, вот эту рюмку, ладно уж, выпейте, и — хватит. Хорошо?!

— Да подожди! — Он схватил ее за руку. — Ну, посиди хоть немножко. Мне хорошо с тобой. А то дико как-то одному-то.

— Нет, нет, уже поздно. А мне еще надо что-то сготовить. И на сегодня, и на завтра. Я ведь не привыкла как попало… — Мужик этот не нравился ей: видать, пьянчужка, неряха, жалкие, злые глаза, и чувствуется, что упрям, но она все же намеренно выделила последние слова: смотри, знай, какая я хозяйка!

— Подкрепись-ка давай, ядрена-матрена! Чо тебе еще дома готовить. Из этой бутылки я те наливать не буду, тут гольный спирт. А вот на-ка, выпей красненького. Ну, что ты блезирничаешь, елки-палки? Выпей хоть малехонько.

Игорь Иванович подставил ей стул, наложил гуляша в тарелку, схватил за руку, погладил по голове, и все это получилось у него как-то смешно, неловко и не понравилось Нюре: «Будто я ребеночек», — ей виделось в этом что-то унижающее ее.

— Да выпей, выпей! Тут же всего ничего.

Но что-то сдерживало Нюру, даже настораживало, пугало. А что — не могла понять. И она встала из-за стола.

— Значит, и ты пренебрегаешь мной?

— Да что вы, господи! Я не пью, понимаете?

— Да что тут пить-то, елки-палки!

— Ну, не могу я. И мне уже пора домой. До свидания!

— Никому я не нужен. Везет прямо, как утопленнику, едритвою налево! Ну и плевал я на всех! И на тебя тоже. Катись!

Последние слова он произнес каким-то отчаянным, со слезой голосом. Она почувствовала себя виноватой, жалко улыбнулась и снова села.

— Да что вы, что вы! Ну, хорошо, давайте, немножечко выпью. Чтоб только вы не обижались.

Но получилось так, что, уступая его просьбам, она осушила почти весь стакан. И сразу у нее отяжелели ноги, руки, голова наполнилась веселым хмельным туманом. Теперь уже ничего вроде бы не пугало ее и не настораживало, и Нюра казалась сама себе такой смелой, такой деловой, такой… Она начала глупо похохатывать и что-то говорить, говорить, радуясь тому, что помогает человеку, как бы опекает его. Она не знала, что в бутылку красного Игорь Иванович вылил стакашек «гольного» спирту. Они болтали, не поймешь о чем; она поджарила омлет (своим методом — с белым хлебцем, нарезанным тонкими ломтиками, и молоком, — вкусно получается), еще немножко выпили, и Игорь Иванович помаленьку развеселился, даже пытался рассказывать анекдоты.

Что было дальше, тяжело и противно вспоминать. Она ушла от него перед утром; его грубые, животные ласки вконец измучили ее. Она до сих пор помнит все, что происходило в ту дикую осеннюю ночь, хотя была совсем, совсем пьяна; женщина никогда не забывает своей первой любовной ночи, того страха, да и боли, это невозможно забыть. Ну, конечно же, потом она каялась, страшно ругала себя, дивилась, как с ней могло такое произойти. Теперь уже казалось, что она как бы привязана к Игорю Ивановичу чем-то, какими-то невидимыми и нерасторжимыми путами, хотя чувствовала к нему неприязнь, даже отвращение.

И все же она пришла к нему дня через три, уже совсем другая — обиженная, неуверенная, притихшая. Точнее сказать, не пришла, а подошла к его дому, до этого она долго ходила возле, дожидаясь Игоря Ивановича, он должен был прийти с работы, ей хотелось показать ему, что это неожиданная, совсем случайная встреча.