Старики и Бледный Блупер - [147]

Обри говорит, отвернувшись от меня: «Ты же душегуб, сынок. У тебя руки в крови. Таким, как ты, нигде не место. Ты здесь больше не нужен. Ты не способен жить рядом с достойными людьми».

Я делаю шаг к Обри, но мать становится между нами. «Не смей хоть раз еще коснуться моего мужа!» Отворачивается от меня. «Ну, похоже, на сегодня мне хватило предостаточно. Не могу больше». Будто только что вспомнив, добавляет: «Там банановый пудинг на десерт».

Обри с моей матерью отступают вглубь гостиной. Отойдя на безопасное расстояние, Обри говорит мне: «Заряженные пушки мне в моем доме не нужны. Кого ты хотел удивить? Там, где стоишь — моя земля, и я хочу, чтобы ты с нее убрался». Потом обращается к матери: «Да он дикий как кабан и дурной как перепелка».

Я отвечаю: «Не волнуйся. Я тут не задержусь».

Обри презрительно лыбится. «И куда ж ты поедешь? Хрен кто возьмет на работу чокнутого ветерана из Ви-и-и-тнама. Ты в жопе, пацан, и вытащить тебя некому».

Я говорю: «Слышь, меня на работу зовут — в Стамбул, латунные крыши начищать, если хочешь узнать, и даже если не хочешь, тупица сраная. А теперь убирайся. Оставь меня в покое. Штаны не забудь сменить».

Когда Обри с матерью уходят в укрытие — в свою спальню — я слышу, как мать спрашивает: «А где это — Стамбул этот?» и продолжает: «Клянусь, я молилась за то, чтобы Армия сделала из него мужчину. Я молилась, Обри. Господа о том молила».

Бабуля поднимается из-за стола, подходит и обнимает меня.

Я говорю: «Я скучал по тебе, Бабуля. Как ты, на рыбалку ходишь?»

Бабуля говорит: «Нет, Джеймс, как бедро сломала, так больше из дому особо не выхожу. Никогда не думала, что состарюсь, а посмотри, какая стала». Она похлопывает меня по спине, но рука ее хрупкая и слабая. Бабуля всегда была старой, но до последнего времени на старуху не походила. Вся прыть ее куда-то подевалась. «Я просто старая девка, но чердак у меня еще не протек. Ты славный мальчик, Джеймс. Твой папа всегда от гордости за тебя чуть не лопался».

— Спасибо, Бабуля.

Бабуля шепчет: «Страшно любит пойло всякое лакать. Он от зависти просто разрывается, Бисли этот. Маму не вини».

Бабуля с измотанным видом отправляется спать, лицо ее мягкое, но выразительное, как на старой камее.

Мы с Сисси поедаем банановый пудинг. Сисси ковыряется в жирном желтом пудинге, выбирает и ест ванильные вафли и банановые кружочки, пока не объедается до тошноты.

Я выхожу во двор и рублю дрова, пока не заходит солнце, пока не спускается ночь — ночь, этот громадный черный дракон.

* * *

Нарубив дров, я возвращаюсь в дом, иду в комнату к Сисси и бужу ее. Она идет за мной в мою комнату.

Я залезаю в свою цивильную сумку и вытаскиваю небольшой пакет из коричневой бумаги. Прижав палец к губам — т-с-с-с! — я вручаю Сисси бумажный пакет.

Сисси вскрывает пакет и заглядывает вовнутрь. От изумления у нее открывается рот. Она залезает рукой в пакет и вытаскивает несколько новехоньких, хрустящих бумажек по сто долларов.

— Джеймс, да там целый миллион!

— Не совсем. Три тысячи. Накопилось, пока я был в плену. Забирай.

— А тебе что, не надо?

— Я оставил себе пару тысяч. Больше мне и не надо.

Сисси думает, что я придуриваюсь. «Но это же твои деньги, Джеймс. Ты же их заработал».

Я смеюсь. «Ну, не совсем так». Отвечая на ее озадаченный взгляд, говорю: «Я себя в плену не очень хорошо вел».

Сисси ничего не понимает. Глядит на банкноты. «А зачем ты их мне даешь? Что я на них куплю?»

Я зажимаю ее руку между ладонями и держу три руки между нами.

— Понимаешь, Колосок, мне придется снова на службу вернуться. Меня, скорее всего, обратно за океан отправят. Может быть, надолго. Взял бы тебя с собой, да не могу. Через пару лет тебе будет шестнадцать, и по закону они ничего с тобой не сделают. И вот когда тебе исполнится шестнадцать, возьми эти деньги и купи билет на автобус до Аризоны. Там жизнь пока привольная. Устройся на работу, ты ведь умная девочка. У тебя хорошая голова на плечах. Все у тебя будет хорошо. Я в тебе уверен.

Сисси кивает, ничего не понимая.

— А теперь возьми эти деньги и спрячь. Никому про них не говори. Ладно? Никому. Обещай.

Сисси размышляет какое-то время и говорит: «Обещаю, Джеймс. Сердце я перекрещу, проболтаюсь — то умру».

— Заверни в вощеную бумагу, засунь в мейсонскую банку и закопай под домом. Лады?

Сисси кивает, ничего не понимая. «Ладно, дурашка. Обещаю — это будет наш секрет». Обнимает меня, желая спокойной ночи. «Спи спокойно, засыпай, а клопов ты не пускай. А я уж буду присматривать за твоими денежками, старший братик, пока ты не вернешься».

* * *

Сисси уходит к себе, а я валюсь навзничь на кровать, не снимая зеленых доспехов сурового морпеха. Пялюсь в потолок. Не спится. Не хватает стрельбы где-то там, далеко. Не хватает умирающих больных, вопящих в темноте. Слишком тихо.

Когда я наконец засыпаю, то вижу страшный сон про тигра, спаленного напалмом. Тигр, спаленный напалмом, в красных, белых и синих полосах. Он вприпрыжку несется по отцовским полям, сшибая арбузы со стеблей могучими лапами, усыпая жирную землю черными семенами и влажными кусками сочного красного мяса.

* * *

Утром чувствую, как кто-то больно тычет мне в бок. Открываю глаза. Сначала мне кажется, что снится страшный сон, и что это старуха Метелочница из деревни Хоабинь приперлась мне мстить. Но это просто мать моя, будить пришла. Мать держит метлу за желтые прутья и тычет мне в бок концом длинной палки, старается держаться подальше.