Старая записная книжка. Часть 3 - [23]

После пошел я через разные мытарства на знакомые мне Zattera. Один из нищих спросил меня: не был ли я болен, что давно не видать меня. Теперь, что переехали мы на полканала, прогулки и нищие мои переменились.

Напрасно полагают, что Венеция вовсе не пешеходный город, не экипажный, там и ходить есть где: улицы преоригинальны, иногда узки, как ружейный ствол, площади, площадки, кое-где довольно широкие набережные. Я очень люблю проникать в эти кишки, в эту довольно животрепещущую внутренность Венеции, где жизнь простонародная круговращается во всей своей деятельности и простоте. В Венеции, как и в прочих городах Италии и Востока, люди разве только ночуют в домах и то не все и не всегда, а все домашние дела, упражнения и испражнения производятся обыкновенно на улице.

Дурасов, сын петербургского сенатора, давал вечером серенаду. Одни чужестранцы и проезжие возобновляют этот старинный обычай и оглашают и освещают струи канала давно умолкшими песнями и погасшими фонарями. Певцы не очень хороши, но все есть какое-то наслаждение лежать в гондоле под сводами Ponte-Rialto, особенно для русского, в ноябрьскую ночь, и слушать созвучия итальянского языка, который уже сам по себе пение и мелодия.

Проезжая мимо дома бывшей г-жи Bensoni (умершей в 1839 г.), певцы неминуемо затягивают известную и знаменитую баркароллу: La biondina in gondoletta, которая в честь ее была сочинена. Вот также бессмертие! Впрочем, она оставила по себе и предание умной и любезной женщины.

Кажется, не вынесу из Венеции никакого личного воспоминания, заслуживающего особенной отметки в записной книжке собственных имен. Смерть и революция последних годов все очистили; тем чище и любовь моя к Венеции. В любовь мою не вмешивается никакое личное пристрастие. Любил бы я ее и живую, но люблю ее, голубушку, и мертвую.

Рядом с Ботаническим садом церковь S. Giobbe (Fondamente Sestriere di Cannertgio). В ней богатый памятник надгробный графа Argenson, картины Bordone, Bellini. В каждой из церквей есть какое-нибудь богатство. Нет сомнений, что Римская церковь была вдохновительницей искусств.

Боюсь, что дела наши на Востоке портятся. Греческий архиерей, который обыкновенно, в честь русских богомольцев, читал Верую, или Отче наш по-русски, сегодня прочел их на одном греческом языке, чтоб не компрометироваться. Да простит мне Господь мое прегрешение, если несправедливо клеплю на доброго старца. Но греки все-таки греки. Они за нас, когда Бог за нас. Но сила перейдет ли на сторону турков, они – полумагометане. Каша и бестолковщина продолжается пуще прежнего. Дошло уже до драки, но не поймешь, война ли это или фантасмагория; облако, как в битвах Гомера, объемлет ратующих, и не знаешь, кто побил и кто побит.

Политика, разумеется, особенная наука, и со стороны, незнающему всю подноготную, трудно судить о явлениях ее. А простым рассудком никак не поймешь, как остается наш посланник в Англии, когда не журналы одни, но и члены правительства явно говорят при всяком случае, что русский царь поступает несправедливо, хищнически. Какие же это мирные и дружелюбные сношения? И частному лицу не следует пропускать такие речи о себе, а представителю могущественного государства и подавно. Франция также действует. Все это, может быть, очень тонкая политика, но не надобно забывать, что где тонко, тут и рвется.

Журналы все дивятся, что восточный вопрос ежедневно видоизменяется. Но не сами ли они пустыми и лживыми известиями путают его? Биржа и журналы ловят рыбу в мутной воде и не хотят, чтобы она устоялась и очистилась так, чтобы видно было в ней насквозь. Я уверен, что французское правительство имеет большое участие в лихорадочном треволнении биржи и Жилблаз-Наполеон делает тут свои жирные капусты.

Французы и англичане беспрестанно сваливают на нашего царя ответственность за Европейскую войну и все гибельные последствия для общественного порядка, которые влечет за собой возбуждение восточного вопроса. Но кто, если не они, обратил в общий Европейский вопрос, вопрос исключительно частный, кто дает поединку между двумя спорными противниками обширные размеры всенародной, всеевропейской битвы? Они подняли гвалт, да они же говорят, что мы зачинщики. О лондонских и парижских ротозеях речи нет, но правительства очень хорошо знают, что Россия не хочет завладеть Царьградом, по крайней мере в настоящее время. Россия не хочет покорить Турции, но не хочет, чтобы нравственно Франция и Англия владели ею. О независимости, о самостоятельности Турции толкуют одни дураки или недобросовестные публицисты.

Турция стоять сама собою не может: она может только падать. В ней одна сила тяготения. И видимое назначение Провидения – когда пробьет ее роковой час – пасть в объятия России. А до того времени – лучший ее союзник, вернейший страж ее – Россия. Но для этого нужно, чтобы другие не мешались в ее сношения. Вмешательством своим они только раздражают Россию и ускоряют день падения Турции, собирая на ее голову горячие уголья.

Свидетели спора, возникшего между двумя противниками, западные державы, т. е. Франция и Англия, могли сказать под рукой России: кончайте спор свой как хотите, но знайте, что мы добровольно не согласимся на новые завоевания и Царьграда без боя вам не отдадим, если сами турки не будут уметь отстоять себя.