Старая записная книжка. Часть 2 - [60]

Вот моя история: 3/15 мая отправился я из Петербурга и 17-го встретил невесту в Бонне. Она со своими ехала в Майнц, где мы условились съехаться, чтобы оттуда прямо в Канштат для венчания. Сделалось то, что редко на свете случается. Я назначил день своего венчания 21-го мая, так и сделалось. 21 мая из Лудвигсбурга, где мы ночевали, приехали мы рано поутру в Канштат. Я тотчас отправился за русским священником в Штутгард, а Рейтерн все устроил для лютеранского обряда, и в 5 часов после обеда на высоте Ротенберга, в уединенной надгробной церкви св. Екатерины, совершился мой брак тихо и смиренно; в Канштате был совершен лютеранский обряд, а в полночь, вместе с женой, отправился я в Вильбаде, где блаженно провел один с нею первые две недели моей семейной жизни, где на всю остальную жизнь уверился, с глубокой благодарностью к Богу, даровавшему мне желанное счастье, что при мне есть чистый ангел ободритель, освятитель, удовлетворитель души, и с ним все, чем жизнь может быть драгоценна. Эти две недели Вильбадского уединения были решительны навсегда. Я знаю, какое счастье Бог даровал мне, и верю ему. Оно не переменится, как бы ни были обстоятельства жизни радостны или печальны.

Теперь я в Дюссельдорфе. Когда приведу несколько в порядок мою материальную жизнь, примусь за работу. За какую? Еще не знаю, ибо хотя я и не в чаду счастья, но еще не думал и не могу думать ни о чем, кроме него».

* * *

В одно время с выпискою из письма Жуковского дошло до меня известие о смерти Лермонтова. Какая противоположность в этих участях. Тут есть, однако, какой-то отпечаток Провидения.

Сравните, из каких стихий образовалась жизнь и поэзия того и другого, и тогда конец их покажется натуральным последствием и заключением. Карамзин и Жуковский: в последнем отразилась жизнь первого, равно как в Лермонтове отразился Пушкин. Это может подать повод ко многим размышлениям.

Я говорю, что в нашу поэзию стреляют удачнее, чем в Луи-Филиппа. Вот второй раз, что не дают промаха.

По случаю дуэли Лермонтова князь А.Н. Голицын рассказывал мне, что при Екатерине была дуэль между князем Голицыным и Шепелевым. Голицын был убит и не совсем правильно, по крайней мере, так в городе говорили, и обвиняли Шепелева. Говорили также, что Потемкин не любил Голицына и принимал какое-то участие в этом поединке. Князь Александр Николаевич видел написанную по этому случаю записку Екатерины. Она, между прочим, говорила, что поединок, хотя и преступление, не может быть судим обыкновенными уголовными законами: тут нужно не одно правосудие, но правота; что во Франции поединок судится трибуналом фельдмаршалов, но что у нас и фельдмаршалов мало, и этот трибунал был бы неудобен, а можно бы поручить Георгиевской думе, то есть выбранным из нее членам, рассмотрение и суждение поединков Она поручала Потемкину обдумать эту мысль и дать ей созреть.

* * *

Наша литературная бедность объясняется тем, что наши умные и образованные люди вообще не грамотны, а наши грамотные вообще не умны и не образованы.

* * *

Мороз (ныне сенатор) был в старину при князе Лопухине и при княгине. Растопчин говорил, что ей всегда холодно, потому что Мороз дерет ей по коже. О Морозе есть стихи Неелова.

* * *

Меншиков говорит о сыне Канкрина: «Это телячья голова, приготовленная а la финансист».

* * *

Когда весь город был занят болезнью графа Канкрина, герцог Лейхтенбергский, встретившись с Меншиковым, спросил его: «Какие новости сегодня болезни Канкрина?» – «Плохие, – отвечал он, – ему лучше».

Забавная шутка, но не шуточное свидетельство о единомыслии нашего министерства.

* * *

Письмо Жуковского к императрице, сообщенное мне ее величеством через Смирнову:

7/19 августа 1841, Дюссельдорф

«Всемилостивейшая Государыня! При отъезде моем из Петербурга, когда я имел счастье проститься с вашим императорским величеством, Вам угодно было позволить мне написать Вам о том, что будет со мной; но Вы тогда же приказали, чтобы я написал не иначе, как по прошествии некоторого времени, дабы мне можно было говорить с Вами о новой жизни своей не сгоряча, а познакомившись с нею коротко и осмотревшись около себя без всякого предубеждения.

Вот уже более двух месяцев, как я женат, я знаю коротко судьбу свою и теперь с большим убеждением, нежели в первые минуты, благодарю Бога, который ее Сам, без моего ведома, для меня устроил и мне даровал без моего ожидания и искания. Не могу придумать ничего, что бы я теперь пожелал прибавить к моему смиренному, ясному счастью: оно полное. И мне особенно радостно сказать это вашему величеству, ибо никто лучше вас не знает цены такого блага, а мое, сверх того, есть ваше создание.

Теперь из семейного моего приюта, которого покоем и верностью обязан благотворительности тех, коим лучшее время жизни моей посвящено было с любовью, смотрю с благодарностью на мое прошедшее и с особенным чувством вспоминаю те светлые дни, в которые Вы были ко мне так милостивы. Вы мой идеал доброты, прелести и величия. Этот идеал, старый любимый друг души, никогда не покинет меня и будет добрым гением моей домашней жизни.

Не стану обременять внимание вашего величества подробным описанием того, что со мной было в последнее время: если эти обстоятельства для вас любопытны, то они все описаны в письме моем к государю Наследнику. Но для меня необходимо сообщить Вам, Всемилостивейшая государыня, продолжение того письма, которое Вам угодно было прочитать в Петербурге. Необходимо потому, что оно познакомит Вас с тем добрым созданием, которое Бог теперь соединил со мной. Из него увидите, какого рода счастье мне теперь в удел досталось.