Старая ветошь - [55]

Получилось резко, словно не он себя, а чужая рука, кто-то другой не рассчитал удара, и оказалось не на шутку больно.

– Может, и нет ничего, всё ты себе навыдумывал в звонкой пустоте теперешней жизни.

Он в который уже раз раздражённо поправил съехавшую со столешницы подкладку, оглядел критическим взглядом комнату.

Квартирка стала итогом судебных разбирательств с последней супругой, уроженкой Оренбурга. Он поверил ей, ласковой до поры, дал слабину, а она оказалась хваткой и прижимистой до жадности. Потом были сложные взаиморасчёты и многоходовые размены. В результате он после трёхкомнатной в Железнодорожном оказался в однокомнатной, в старом девятиэтажном панельном доме, под самой крышей. Дом был серый и мрачный, но в зелёной и экологически чистой зоне, как модно стало подчёркивать, а главное – в Москве, в черте, обозначенной кольцевой автодорогой. У самой черты.

Сейчас он жил на мизерную пенсию, пытался устроиться на работу, но как-то не очень активно, всякий раз находил причины отказаться, а с некоторых пор просто сетовал, что его не берут из-за возраста, хотя это было отчасти лукавством.

Работы предлагались известно какие – сторожа автостоянок, гаражных товариществ, да вахтёры. Он их сам терпеть не мог и поэтому отказывался. С молодости презирал, считал туповатыми, сонными байбаками, а сейчас, похоже, расплачивался за эту гордыню.

Более приличное место найти можно было молодым, блатным или по счастливой случайности. В рекламе же, даже если не прописана была «красная ленточка» – не старше сорока пяти, всё равно она читалась, а ему было уже шестьдесят два года.

«Черта оседлости» для пенсионеров, как шутил Вениамин Иванович.

Жил он скромно, и в результате постоянных расчётов и жёсткого контроля умудрялся сводить концы с концами.

– В нас много воды, поэтому трудно быть на плаву, а те, кто не тонет, уважения не вызывают, – подытоживал он свои размышлизмы.

* * *

Собака в квартире под ним, неопрятный дворовый пудель, залаяла, просилась на прогулку по своим делам.

Он закончил собираться. Уже уходя, оглядел пристально комнату. Стало вдруг тоскливо, словно сам с собой прощался.

Увидел в зеркале своё отражение – с букетом. Примерился так и сяк, головой повертел, сделал несколько телодвижений, то удаляя цветы от себя, то приближая, но всё равно остался недоволен.

– Вырядился, весь в белом! – упрекнул себя сурово. – Фраер… дешёвый.

Лысину бритую погладил ладошкой, кепочкой белой прикрыл. Отметил, что надо бы постирать, вон козырёк как захватан пальцами.

На встречу притопал намного раньше условленного времени.

Сидел на лавочке в сквере, недалеко от магазина, вспоминал. Какая-то сентиментальная, рваная несуразица перекатывалась утомительно в голове.

Сквозь дымку полусонного тумана брёл он, спотыкаясь, по дням прошедшим. Оцепенело, отрешённо, словно по привычке, и не было в этих мыслях раздражения. Они всплывали кусками, как коряги в половодье, плавно опускались на дно, укутывались в мягкий ил вялости, что-то уже и вовсе невозможно было вспомнить, он это отметил. И вдруг, на пороге сна и небытия, остро кольнуло в сердце.

Он с досадой вспомнил, что таблетки не переложил в костюм из повседневной курточки, но тут слегка отпустило.

Он успокоился, почувствовал себя бодрее. Облизнул с уголков губ серый налёт, глаза протёр, склеившиеся старческой слепотой, распрямил плечи.

Узнает ли он её? Наденьку, Надюшу. Голос, глаза. Конечно… Наверняка прибавилось морщинок – а как же!

И вновь стеснение в груди сжало плавно, но сильно, дыхание сбилось, подкатило к горлу.

– А если и моя… может, и моя дочка! Я же не Галилей, отказываться не стану! Только вот что я ей предложу?

Даже не зная наверняка, он всё-таки чувствовал некоторую вину перед Надей и незнакомой дочерью.

– Бедный я, бедный. А ведь что-то надо будет дать… подарить. Кто ж бескорыстно, вот так, на «энтуазизме», ни с того ни с сего – и полюбит! О! Серебряный кувшин и поднос с чеканкой подарю, который на юбилей всучили. Дорогой и бесполезный. Пыль собирает. На кой он мне! Ну, не квартиру же ей подарить! Бомжуй потом!

Он поднял голову. С одного края горизонта, на фоне серо-стальных туч, почти вертикально поднялась праздничная в своем великолепии радуга. Она переливалась яркими цветами, от оранжевого до едва уловимого зеленовато-голубого. Потом, неожиданно, на глазах, изогнулась волшебным образом, скруглилась, словно не смогла пробить свинцовую толщу туч. Да вдруг и упала на другой край неба, высвечиваясь весёлым, цветастым ободом колеса, наполовину застрявшего в земле.

Вениамин Иванович испытал краткий восторг, залюбовавшись мгновенными изменениями в природе, непрестанным движением облаков. Но моргнул два-три раза, а разноцветный небесный обод уже укатил вольно, дальше по просторам Земли, по разным городам, странам, сверкая яркими полосками, размытыми там, где были небольшие прорехи в тёмном покрывале фиолетовых облаков.

Он глубоко вздохнул, попытался вспомнить – бывают ли в это время года радуги? И не ведал. Время ли сейчас для них? Может, аномалия, а сезон уже закончился.

Он попросту не мог вспомнить, когда в последний раз так вот праздно сидел на лавочке, любовался окружающим и видел радугу, да ещё в таком великолепии.