Старая ветошь - [30]

Сейчас рядом празднично мелькали весёлые кабинки фуникулёра «из Европы в Азию», долетали обрывки музыки, мост казался старым, ненужным, громоздким, чёрным и мрачным – неуместным, но терпимым до поры комодом в светлой комнате новой квартиры.

– Пройтись бы сейчас по мосту, до середины, глянуть вниз.

Он почувствовал лёгкое подташнивание, словно сводило ногу от высоты, как, возможно, когда-то у отца. Мост охранял расхристанный на жаре вохровец, Алексею же нестерпимо захотелось глянуть вниз. До головокружения. Ступить в расплавленную чёрную слякоть на шпалах и… задохнуться знакомым с детства едким запахом. Жадно впитывать взглядом копоть на поверхности пролётов, разделяющих высокое синее небо на квадраты, прямоугольники, треугольники.

Испачкаться, но потрогать полусферы крупных выпуклых заклёпок, чётко припечатанных в многочисленных соединениях, мохнатых от несмываемой пыли и грязи, принесённой из других мест ветром пролетающих составов. Глянуть вниз на крутолобые, сиротливо обнажившиеся камни, посеревшие на солнце, и рядом – светло-коричневые, блестящие от влаги. Нагретые, источающие тепло вместо влажной прохлады широкой реки, больше похожей теперь отсюда, с берега, на журчащий ручеёк. Тихо гибнущий, не шумливый, словно прислушивающийся к чему-то умирающему в собственной глубине. Ненадолго вздрагивающий после зимы, в паводок, и вновь засыпающий, будто растративший последние силы и уже не верящий в возможность возродиться вновь…

Пройти по мосту, соединить вчера, сейчас, завтра. Но не пройдёшься на другую сторону, разве что скользнёшь воспоминаниями с берега на берег.

Он пронзительно остро захотел сейчас же взять такси и поехать на улицу, где они жили, туда, где он готовился к выпускным экзаменам, угловой дом – с обеих сторон № 13. И названия улиц – Жуковского и Достоевского, как особый знак, которым была отмечена любовь к русской литературе – отца, сестры, а потом и его.

Он мысленно представил, как туда ехать, на край города. Кособокая, неровная окраина. Ничего-то в ней нет – пыль и тлен. Жара и прах.

– Я уже не смогу жить в этом городе! – Он ясно он это понял сейчас.

И не поехал.

Журчала в каменном русле речушка, сиротливо, убогонько, а та, большая, норовистая река из детства, вызывающая восхищение, умерла.

– Вместе с отцом, – подумал он. – Не сразу, но, укрощённая, отползала, гибла незаметно для окружающих, приближалась к точке невозврата. Потом умрут некогда мускулистые родники, замолкнут источники, пересохнут моря, не наполняясь реками. Океаны переполнятся водой истаявших полярных ледников. Над ними будут низко, как перегруженные бомбардировщики, стлаться облака, заполненные не нужной теперь людям водой, и эта мрачная – бесчеловечная – красота не обрадует зверей и птиц, и что-то отомрёт невосполнимо, но появится новое, заполнит эту пустоту, однако будет другим. Нескончаемая череда перемен, метаний, умирания и рождения. Кто будет последним звеном этой громадной, умопомрачительной цепи?

Природа равнодушно и терпеливо, как фельдшер дурдома, сделает инъекцию внутривенно и выпустит из клеток, придуманных людьми, орды насекомых, зверей и птиц. Они переработают, пережуют, превратят в навоз то, что было «материальным» для людей, солнце, дожди и ветер перержавят в пыль и труху махины, домны и цеха, так ублажавшие некогда тщеславие и победную трескотню рапортов однодневок-идеологов, косноязычно наговоривших лозунгов к «дате», удобрят почву, и прорастут жирные кусты на том месте, где когда-то суетливые людишки-временщики строили «индустриальный фундамент» Страны Солнца, так трудно рождавшейся, не вставшей на рахитичные ноги, не научившейся правильно ходить, завалившейся за бугор, почившей в муках. Люди думают, что это их капитал, который сулит им обеспеченную старость, несут его в банк, уверенные, что возьмут сколько надо и когда надо, но то, что они считали своим – им уже не принадлежит, стало собственностью банка, а когда поймут, что неверно оценили, что это и как это, будет уже поздно. И подивятся своей безмерной глупости, доверчивости, верхоглядству, недалёкости, казня в душе непомерную гордыню.

И всё это произойдет намного быстрее, чем строилось, и расцветёт пышным цветом первозданности настолько неузнаваемо, что возможные пришельцы с огромным трудом смогут установить следы и отыскать подтверждение «кипучей» деятельности людей, потому что архивы без кондиционеров превратятся в слипшуюся массу, не подтвердят материальность прежнего бытия, а материальное сейчас – исчезнет так мгновенно, будто слизнёт его бесследно Природа и бесчисленные мычащие, орущие чада, сосущие безмерное лоно её.

И станут пришельцы искать умершую Атлантиду, а найдут куски оплавленных конструкций, бесформенных, непригодных, грязь, мразь, дерьмо засохшее, и попытаются сложить пазл ушедшей в небытиё кучки людей, которых от безграмотности и глупства амбиций цивилизацией-то не назовёшь.

– Кучка авантюристов, экспериментаторов за чужой счёт, погрязших, что означает – барахтающихся безвылазно в грязи, – подумал он.

Может, и получится у инопланетного разума, если они смогли добраться до зелёной планеты, возможно, интеллект у них повыше, «батарейки» мощнее, нервные окончания более гибкие и надёжные, чуткие к тому, что вокруг, и расцветёт новая, красивая планета.